Станция «Гермес»

Черты бледного лица дрогнули, веки чуть приподнялись. Сухие, словно вылепленные из глины губы разомкнулись. Изо рта вылетел вздох. Через секундную задержку из граммофонного рупора раздался хрип, помехи и легкий плеск. Похожие звуки Антон слышал в трубке телефона, обнаруженного ими наверху в комнате с гермой. Очевидно, в саркофаге имелся чувствительный микрофон, который воспроизводил мельчайшие звуки внутри.

Нижняя челюсть старика шевельнулась. Резкий скрипучий голос произнес:

— А? Кто тут?

От неожиданности у Антона прыгнуло сердце. Теперь он заметил черную трубку с раструбом у подбородка обитателя саркофага. Оно… разговаривает?

— Вы… меня видите?

— Не только вижу, но и слышу… — сказал голос. — Благодаря тому и существую. Иначе со скуки изойдешь, как пить дать…

Антон впал в ступор, не отводя глаз от говорящего. Восковое, без единой кровинки лицо, глубоко запавшие глаза, хрящеватый нос. Что-то смутно знакомое было в этих хищных чертах.

— Пошто молчишь? — спросили из репродуктора. — Раз пришел, говори… Развлеки старика.

Он почувствовал себя идиотом. И что сказать? Меня зовут Антон, я тут мимо проходил…

— Вам там… лежать удобно? — спросил он и сам себе удивился, как он мог такое ляпнуть.

— Ко всему привыкаешь, любезный, — сказал старик. — Архимедис утверждал, что в водном растворе телу чувствуется легче. Прав мудрец… проверено на собственной шкуре! Хоть я бы скорей предпочел перину под балдахином, да в соседстве с прекрасной дамой… Вот скука донимает, это да. Тошно лежать бревном. Ни чаю не выпить, ни водки.

Уродец скосил взгляд, и Антон вдруг заметил, что зрачки у него отсутствовали. Из-под тяжелых складчатых век на него смотрели обесцвеченные слепые глаза, как у тех античных голов, насаженных на гермы.

— Библиотека у меня превосходная, лучшее в губернии собрание, а читать не могу. Что бы ни утверждали господа поэты, литература очень физична. Там все о любви, ощущениях, а мне это без надобности… Мой Филька-камердинер здоров читать всякие фантасмагории, а я брезгую. Хоть попадаются занятные вещицы. Помню про голову профессора, что жила сама по себе без туловища. Бойко написано, да и бытие мое наложило на прочтение особый отпечаток… Меня увлекает отрасль абстрактная, потому развлекаюсь тем, что переигрываю карточные партии, кои мне удалось сыграть в жизни. Право, никогда не приедается. Доставляет мне неизгладимое удовольствие находить все новые варианты. Все же мы, брат, мыслители! Негоже нам скучать, даже находясь в вечном мраке…

С лицом его происходило что-то странное. Сквозь толстое стекло Антону показалось, что высохшая пергаментная кожа испещрена черточками. И только всмотревшись внимательней, он вдруг понял, что это крошечные насекомые. Мелкие, как зерна риса, проворные мушки выползали изо всех щелей и рассыпались по погруженному в янтарный раствор телу. Антон завороженно рассматривал, как шевелящаяся масса скапливается на зеленом стекле.

Старик вновь разомкнул губы.

— А ты, видать, из новоприбывших?

— Откуда вы знаете? — вздрогнул Антон.

— Как водится, донесли. У нас всякий такой случай на счету, небось не странноприимный двор… Ты-то сам из чьих будешь? Звание есть какое?

— В смысле? — Антон нахмурился.

— Из мещан, из купцов? Дворянин?

— В историческом ключе, что ли? — озадаченно спросил он. — Ну… Разночинец, может быть? Вообще-то я программист… пишу компьютерные программы.

— Охохонюшки… Про-грам-мы… Да уж нынче такое сочиняют, что на голову не натянешь. — В голосе старика промелькнуло раздражение. — Пойми этих господ Бальмонтов да Брюсовых… Укрой, дескать, свои бледные ноги. Это как разуметь? Одеял что ли, в доме нет? Ночью шляются по актрискам, днем бесстыжие вирши строчат. Испорченность одна, распутство…

Антон открыл рот, но не успел вступиться за символистов, как старик брюзгливо продолжил:

— Уж теперь писать немудрено. Невелика хитрость самописцем бумагу марать. Вот в прежнее время, пойди сочини поэму в тыщу строк, да выведи каждую буковку гусиным пером! Хоть само по себе занятие не позорно. Не хуже других… Можно и без титулов высоко взлететь, особливо если есть упорство в достижении цели… Я, господин любезный, мог бы представить тебя великой княгине Елене Павловне… если бы бедная старуха была жива.

Старик помолчал, видно, вспоминая.

— На четверги являлись важные птицы — граф Орлов, Панин князь… Что говорить, даже посланник Бисмарк и де Кюстин захаживали. Теперь, слышал, революция упразднила сословия за ненадобностью. Нет уж ни купцов, ни мещан… Как же вы теперь зоветесь — свободные санкюлоты?

— Вроде того… — Антон напрягся. — А вы… — он понимал, что это звучит безумно, но вся логика событий вела к этому невероятному выводу. — Вы — тот самый Гермес Велесов?