Станция на пути туда, где лучше

В тот вечер в “Белом дубе” пела она задушевно, голос приятно вибрировал на высоких нотах. Голос был у нее такой чистоты и силы, что аж страшно становилось. Все в ней дышало искренностью, начиная с небрежной позы, когда она, чуть сутулясь, стояла на сцене с гитарой. И хоть играла она хуже, чем пела (чуть сбивалась с ритма, аккорды были рваные, неуклюжие), видно было, что с ее талантом она рано или поздно перерастет этот убогий фолк-клуб.

Аплодировали ей довольно скупо – не считая Ви и отца, который хлопал, подняв над головой большие ладони. Карен села, пунцовая от смущения. Вышел на сцену ведущий, представил следующего – того самого пенсионера со скрипочкой, – и пришлось терпеть его тягучие, нудные джиги, пока не объявили перерыв. Когда зал опустел, отец сказал Карен:

– Ей-богу, чуял я, что ты хорошо поешь, но это было что-то из ряда вон!

Карен просияла.

– Вам правда понравилось?!

– Да. Есть в тебе что-то от Лоры Ниро[12].

Карен, покачав головой, метнула взгляд на Ви.

– В первый раз о ней слышу.

– Отыщи ее записи. Она была когда-то знаменитой, а у тебя голос чем-то похож. Только еще лучше. – Он встал, потянулся.

– Папа… – Я дернул его за рукав.

Отец не обратил на меня внимания.

– Ты талантище, далеко пойдешь! Это я точно тебе говорю. Прозябать в какой-нибудь конторе – это не для тебя.

– Ох, спасибо, Фрэн!

– Папа… – снова позвал я.

Отец наклонил голову:

– Чего тебе? Не видишь, я разговариваю?

У меня не шел из головы Кью-Си – красные кроссовки, настойчивый тон. Непонятно, чего мы ждем.

– Ты с ним говорил?

– Да, разобрались. – Он излучал уверенность.

– Так можем мы сейчас ехать?

– Ты мысли мои читаешь, – вмешалась, ненароком услышав нас, Ви. – Хватит с меня этой мутоты, наслушалась.

Я глянул снизу вверх на отца.

Он облизнул нижние зубы.

– Завтра чуть свет выдвигаемся.

– Что? – вскинулся я. – Но… нет… ты же говорил…

Отец зажал мне ладонью рот:

– Спокойно, Дэниэл. Знаю, что ты сейчас скажешь, даже слушать не хочу. Я чуть ли не почку Кью-Си пожертвовал, чтобы он завтра нас провел на съемки. Переночуем здесь.

– Здесь?

– Да, я снял для нас номер.

– Но ты же говорил – как только он приедет! Ты же говорил! – Я почти сорвался на крик.

– Помню. Я говорил – мы едем. Завтра. – Он глянул на Карен и закатил глаза, будто давно привык к моим капризам. И устремил на меня стальной взгляд. – Все решено. В одиннадцать тридцать, у входа в студию. Он дал мне слово.

– В одиннадцать тридцать? – переспросил я.

– Да, в одиннадцать тридцать, и ни на минуту позже. – Он приложил руку к сердцу. – Выспимся как следует, еще и позавтракать успеем.

– Ладно, – сказал я; получилось у меня даже не слово, а вздох. – Завтра так завтра.

– Решили тут задержаться? – спросила Ви, подступая поближе к отцу. – Она каждый раз меня заставляет из вежливости отсиживать второе отделение, но, может, я лучше сбегу, а потом внизу встретимся?

– Будешь одна тут куковать? – нахмурилась Карен. – Ты и пить-то не пьешь.

– Ну и что? Дэниэла, похоже, это устраивает. – Ви оказалась наблюдательней, чем я думал. – Может, какой-нибудь красавчик меня апельсиновым соком угостит.

– Устала – поезжай домой. А я себе такси вызову, – сказала Карен. – Я не против.

После перерыва мы подсели к ней за столик. Она устроилась на скамейке, на почтительном расстоянии от отца. Все второе отделение отвели гвоздю программы, аккордеонисту из Уитби. Звуки аккордеона были для меня непривычны, но поначалу интересно было смотреть, как тяжело вздыхает инструмент, как раздуваются и сдуваются меха, как щелкают клавиши под пальцами музыканта. Отец делал вид, что ему нравится, – ради Карен, настроенной на его волну. Но, как ни крути, сорок минут унылой русской балаганной музыки для кого угодно суровое испытание, и я заснул, привалившись к отцовскому плечу. Отец, должно быть, вскоре уложил меня на скамью, поскольку проснулся я от яркого света ртутных ламп над головой. Отец тормошил меня за плечо, будто бродягу, уснувшего на автобусной остановке. Карен обнимала его за талию, а на правом плече у него висела ее гитара.

– Надо тебя уложить, малыш, – сказал отец. – Ты молодчина, так долго терпел весь этот скрежет. У меня хоть пиво было, нервы успокоить.

– Да уж, правильно ты сделал – проспал всю эту тягомотину, – вставила Карен. Язык у нее чуть заплетался, веки припухли. – Я все ждала, когда же он наконец запоет, а он только губами шевелит и знай себе пилик-пилик-пилик. Целую вечность, будь он неладен.

– Не пойму, почему тебе не дали спеть еще, – заметил отец. – Тебе впору здесь быть звездой.

– Понимаю. Больше пары песен мне спеть не дают, жадюги.

– Ну ладно, пойдем, вот ключ от номера. – Он достал из кармана джинсов ключ-“бабочку” на деревянном брелоке размером с солонку. – Не ахти, но одну ночь можно потерпеть.

Номер в пабе оказался как раз из тех, где мама запретила нам ночевать. Две узкие кровати с покрывалами в цветочек, под цвет занавесок. Ванная, общая с другим номером, позеленевшие краны – их будто достали со дна канала. Телефона в номере нет, маме не пожалуешься. Пришлось смириться.