Станция на пути туда, где лучше

Отец спросил, какая из кроватей мне больше нравится, и я выбрал ту, что стояла поближе к окну. Если встать на колени у изголовья, было видно автостоянку, освещенную фонарями: я неотрывно следил, как отец направляется по бетонной площадке к нашему “вольво”, как достает сумку и чемодан. Обратный путь занял у него вдвое больше времени. Вернувшись, он постучал в дверь, пять коротких ударов, – и я кинулся открывать. Он со стоном поставил поклажу у изножья своей кровати и, сунув руку под рубашку, достал из-за пояса что-то металлическое, с проводом в пластиковой оплетке.

– Это тебе от Карен, – объяснил он. – Только не насовсем, а на время, имей в виду. Вот, держи.

Это оказался дешевенький оранжевый плеер.

– Спасибо! – Я открыл крышку – кассеты внутри не было.

– Опа! Самое главное чуть не забыл! – Отец достал кассету из заднего кармана. – Я не знал толком, докуда ты дослушал, вот и принес третью из коробки. Надеюсь, сойдет. Проверь, не разрядились ли батарейки.

Я нажал на кнопку, и ролики закрутились. Отец наклонился, вставил пленку, нацепил на меня наушники.

– На случай, если вдруг не сможешь уснуть, – сказал он, но я больше не верил в его заботу. Я знал, это всего лишь уловка, чтобы улизнуть из номера, не расстроив меня. Теперь ничто не помешает ему вернуться вниз, в бар, к Карен. А я снова останусь один, в чужой комнате, где убогий торшер бросает желтый отсвет на лепнину; наедине с грустными мыслями под неумолчный звон бокалов в баре и гул голосов под окном; в ожидании новых разочарований и в страхе, что дома мама будет злиться, и все из-за отца.

⇒

[…] Он полюбил дни, когда они с Крик отправлялись на раскопки – высматривали на земле метки. Вдвоем прочесывали акр за акром, устремив взгляд в землю, и останавливались, стоило ему заметить что-то похожее на знак. Надписи от руки на аоксинском распознавать было трудно – много раз он принимал за буквы птичьи росчерки, отпечатки оленьих копыт или кроличьих лапок, – но вскоре поднаторел, и Крик была благодарна ему за помощь.

Более сложные знаки не имели единого размера и формы. Однажды Крик склонилась над черточкой в грязи возле канавы – да так и подпрыгнула от радости. “Вот, видишь? Вот!” И указала на вдавленный в землю кружок размером с шестипенсовик. В другой раз она остановилась возле корня дерева с квадратной отметиной. “Это индограф – здесь, в лесу, они на каждом шагу, – объяснила она. – Этот предупреждает: внимание, оружие! Сможем здесь чем-нибудь разжиться”.

Она научила его искать на земле простые отметки – к примеру, цепочка ромбиков, от большого к крохотному, означала, что внизу, в землянке, есть вытяжная труба. Обычно где-нибудь поблизости был камень, а на камне выбиты по-аоксински дата, имя заключенного, срок, глубина. “Две тысячи с лишним лет, – говорила Крик. – Нет смысла копать”. Или: “А этого всего на двенадцать лет посадили. Давай вскроем”. За каждой находкой следовало одно и то же: Крик, прижавшись ухом к земле, стучала кулаком и слушала эхо. “Хорошо, давай пометим”, – решала она, и он ставил на земле желтой краской крестик – метку, где копать. И, отступив на шаг, смотрел, как она, воткнув в землю топорик, снимает дерн. Вскоре из-под земли показывалась крышка люка.