Станция на пути туда, где лучше

Через миг из-за дальних верхушек деревьев стала подниматься легкая голубая дымка. Замерцал огонек, послышался шум, будто птицы загомонили. Все ярче свет, все громче звуки. Луч фонарика заметался среди деревьев. Раздался свист, замелькали в чаще силуэты людей. А он так и стоял на труксоловой метке, никуда с Земли не улетел.

– Что такое? – спросил он, обернувшись к Крик. – Сломался?

Но на том пятачке ее уже не было, он увидел лишь, как она, пригнувшись, исчезает во тьме. Она бубнила под нос: “Посланцы, посланцы, посланцы, бежим!”

⇒

В школе один мальчик научил меня тереть батарейки, если они начинают садиться. И когда речь Мэксин Лэдлоу замедлилась и заскрежетали помехи, я выключил плеер. Вытащил из гнезда батарейки, потер торцами о штаны. Вначале заряда хватило всего на пару секунд, и я уже подумывал внести имя того мальчика в черный список людей, недостойных доверия. Но тут я смекнул, что дело наверняка не в трении, а в температуре. И стал греть батарейки в ладони, пока не потеплели на ощупь (я проверял их губами). Грел я их долго, потому что собственного тепла мне не хватало, и мысли стали уноситься далеко, к людям, о которых думать не хотелось. Но тепло помогло. Мэксин Лэдлоу вновь заговорила обычным голосом, и батареек хватило до конца третьей части. Когда после бегства Крик в плеере что-то защелкало, мне пришлось выбирать. Если слушать последнюю кассету с самого начала, то наверняка не узнаю, чем кончилось. А если перемотаю вперед, на середину второй стороны, то услышу конец – но вдруг пропущу что-то важное?

В моих обстоятельствах это был не пустяк – решалась моя судьба. Ведь чем больше удастся выжать из батареек, тем меньше я буду наедине со своими мыслями. Пока я слышу эти строки, меня согревает доброе слово, несет покой и нормальную жизнь. И я сумею сберечь свой мирок. А без них нахлынут воспоминания: придорожные стоянки и скрежет шин, проломленные черепа и кровь. Я стану гадать, куда мчит сейчас Фрэн Хардести, и буду задыхаться от беспомощности.

И я достал из коробки последнюю кассету, мизинцем перемотал пленку. Вот что мне удалось услышать:

[…] ответить да, но когда доктор выложила на стол фотографию, голос у Альберта дрогнул. Он чувствовал себя в комнате будто в ловушке.

– Нет, – силился он сказать. – Это не она. Вы перепутали.

Ну и пусть женщина на снимке крупная и сутулится, как Крик. Ну и пусть глаза у нее водянистые, почти бесцветные. Ну и пусть шея короткая и толстая, ноздри широкие, а над верхней губой складка. Немало и отличий, а значит, сомнений. Скажем, у женщины на фотографии все зубы на месте. И волосы прямые, блестящие, собраны сзади. И скулы не так выступают. И губы пухлые, и мочки не отвисают. А главное, кожа – безупречно чистая. Ни шрамов на лбу, ни трещин, ни волдырей под носом.

– Взгляни еще разок, – попросила доктор Уэнделл. – Здесь, на снимке, она моложе лет на двадцать.

– Я и так понял.

– Ты совершенно уверен, что это не она?