Станция Одиннадцать

Миранда прижалась горящей щекой к прохладной столешнице и оглядела скудную комнату. Скудную не в плане дешевизны, а скорее в том смысле, что ее обстановка не отражала серьезность момента, была недостаточной для… Для чего? Миранда сейчас не могла об этом думать, поэтому стала вспоминать пляж, корабли, огни на горизонте. В голове блуждали вопросы. Получится ли добраться до берега в таком состоянии? Вдруг кто-нибудь на пляже ей поможет? Если она останется здесь, то ей станет только хуже. На первом этаже отеля явно никто не дежурит, как и в консульствах. А если станет хуже, она окажется в ловушке, неспособная выбраться из номера. На берегу могут быть рыбаки.

Миранда кое-как встала. Обувалась она долго, изо всех сил стараясь сосредоточиться.

В коридоре царила тишина. Приходилось идти очень медленно, придерживаясь за стену. Около лифтов свернулся калачиком мужчина. Он дрожал. Миранда хотела заговорить, но это отняло бы слишком много сил, поэтому она просто на него смотрела — я тебя вижу, я тебя вижу — и надеялась, что взгляда достаточно.

В вестибюле было пусто. Работники отеля сбежали.

Воздух снаружи был влажным, неподвижным. Зеленоватый свет на горизонте предвещал начало рассвета. Миранде казалось, что она движется как в замедленной съемке, словно под водой или во сне. Ей приходилось сосредотачиваться на каждом шаге. И эта ужасная слабость… Миранда очень медленно спускалась по дорожке, цепляясь вытянутыми руками за растущие по обе стороны пальмы. Людей не было. Только ряд пустых шезлонгов. Миранда рухнула на ближайший и закрыла глаза.

Изнурение. Миранду бросало то в жар, то в холод. Мысли спутались. Никто так и не появился.

Она думала о флоте из контейнерных судов у линии горизонта. Их команды не подхватят грипп. А вот ей самой уже поздно садиться на корабль. И все же Миранда улыбалась. Хоть кто-то в этом разваливающемся на части мире будет в безопасности.

Миранда открыла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть рассвет, сияющий яркими красками, розовым и оранжевым. Корабли, зависшие между огненным небом и его отражением в воде. Морской пейзаж, перетекающий в смутные видения о Станции Одиннадцать с ее необычайными закатами и темно-синим морем. Свечение флота, растворяющееся в лучах утреннего солнца. Пылающий океан.

Часть седьмая Терминал

42

Поначалу люди в аэропорту Северн-Сити полагали, что скоро оттуда выберутся. Откровенно говоря, ожидание в аэропортах всегда сводилось к тому, что люди наконец садились в самолеты и улетали, и было очень сложно это объяснить молодым людям в последующих десятилетиях. Казалось, вот-вот появится Национальная гвардия с одеялами и коробками еды, вернется наземный обслуживающий персонал, экипаж займет свои места и самолеты опять начнут садиться и взмывать ввысь. День первый, второй… сорок восьмой, девяностый, когда уже рухнули все надежды на возврат к нормальной жизни. Затем первый год, второй, третий. Катастрофа перезапустила отсчет времени: первое января третьего года, семнадцатое марта четвертого года, и так далее. И только к четвертому году Кларк осознал, что эта система с отправной точкой в виде случившегося бедствия останется навсегда.

На самом деле он давно понимал, что мир никогда не станет прежним, и все же это осознание заставило посмотреть на собственные воспоминания иначе. Последний раз, когда я ел мороженое в залитом солнцем парке. Когда танцевал в клубе. Когда видел, как едет автобус. Когда садился в самолет, не переоборудованный под жилище, самолет, который взлетал в небо. Последний раз, когда я ел апельсин.

Ближе к концу второго десятилетия жизни в аэропорту Кларк начал думать о том, как ему повезло. Не просто выжить, что, конечно, само по себе удивительно, а увидеть конец одного мира и рождение нового. И не только помнить былое великолепие — космические аппараты, электросети, гитары с усилителями, компьютеры, что умещались в ладони, скоростные междугородние поезда, — но так долго прожить среди всех этих чудес. Прожить в таком захватывающем мире пятьдесят один год. Иногда Кларк лежал без сна в зале ожидания «В» аэропорта Северн-Сити, думая: «Я был там», — и эта мысль пронзала его смесью печали и радости.