Стар и млад

Понтон прохудился от времени. Его списали из армии. Деловые ребята, сейсмики, завладели лучшими лодками на складе. Нам не осталось выбора. Мы расстелили понтон по земле, прошлись по нему, он испускал дух и старчески, тяжко кряхтел. Весу в нем, не надутом, было больше ста килограммов.

Он лежал распластанный, дырявый, в обрывках тросиков, шнурков и бечевок. Нам предстояло плыть по озеру Алла-акка-Ярви, потом по озеру Паий-акк-Яур, еще по озеру Юля-акка-Ярви. Озера протянулись с юга на север, между ними протоки, перекаты, плесы, бог весть что еще. Никто там не плавал. Иных путей нам, геологическому отряду, вдоль по профилю, к Южному взрывпункту нет. Профиль нужно пройти: сто километров. На себе не потянешь палатку и провиант. Да еще образцы — каменный груз.

— Нет, сказал я, — мне не нравится эта штука. — И сошел с понтона. — Если мы с ним свяжемся, нас ждет полный капец.

Я не знаю, что это за слово: «капец». Наверное, ревнители «чистоты слога» против такого «неологизма». Мне и самому оно не нравится. Невнятно и обреченно звучит. И, главное, неблагозвучно. Но при виде понтона, иначе не скажешь: капец!

...Саблин долго обхаживал эту облезлую шкуру — понтон, становился на колени и гладил тертую резину.

— Что-то в нем есть, — говорил он и радостно похохатывал. Чем-то он мне импонирует. Саблин любил интеллигентно выражаться. Он сдвинул на затылок кепочку, стал залихватским малым, наш начальник. Он привинтил к понтону насос-лягушку. С утробным бурчаньем, медленно, как тесто в квашне, стал подыматься корабль. В нем было шесть изолированных секций. Корма и правая боковина надулись, а нос и левый борт только пыжились, испускали дух.

Саблин работал насосом-лягушкой, взглядывал на зрителей, усмехался с ними заодно, не верил.

Зрители прибывали. Старый шматок резины оживал, здоровел, уже стал походить на плавучее средство. На него теперь глядели по-разному: серьезно, иронически, восхищенно. Наводили справки: «Вас сколько на нем поедет?», «На него с трактора дизель поставить — вот это да!». Появились вдруг солидные хозяйственные парни: «А кто вам разрешил? — строго спрашивали они. — Почему нам дали шестиместную лодку, а вам целый дредноут?» Саблин огрызался весело и зло:

— Кто разрешил? А что, у вас нужно разрешение просить? Может быть, заявление написать? Вам лично? Может быть, вы подпишите? Ах, не подпишите? Тогда не мешайте. Вот, вот. Привет вашей тете.

Он раздобыл уже ниппельные резинки, две банки резинового клея, металлическую щетку, комплект весел, Я стал поневоле помогать Саблину. Наша участь была решена. Наше плавсредство было распростерто перед нами, дышало, кряхтело и подергивалось, как старая заезженная животина. Шофер дядя Яша довез нас на экспедиционном автобусе до озера Алла-акка-Ярви. Там мы выволокли на берег понтон.

Всего-то километров семьдесят отъехали от горы Райсо-Айви, а будто другая страна началась. Сосны. Березы во весь рост встали. Озеро длинное, километров семнадцать. Дальний берег его синий, а ближний, наш, — сухая песчаная боровина. Чистая, прикатанная, мелкая галька.

Местные пришли поглазеть на резиновое чудовище. Я обратился к ним с крайне важным для меня делом:

— Как, ребята, рыба ловится?

— Рыбы — навалом.

— А утки?

— ...Утки — навалом.

...Мы штопали, шоркали по резине щеткой, макали пальцы в банки с клеем. Мы работали всем отрядом: повар Лариса, начальник Саблин и я — коллектор. Мы латали наш корабль сообща. Все мы теперь относились к нему одинаково. Это была наша общая работа. Мы шоркали ночь напролет, а потом, незаметно для нас, ночь перешла в день. Мы отлучались только поесть пшенной каши с тушенкой. Чем больше мы шоркали наш понтон, тем милее он нам был, тем нежнее мы к нему относились. И друг к другу тоже.

Потом мы его надули, каждый из нас прошелся ухом по гладкой, согревшейся на солнце резине. Мы были похожи на сельских врачей старой закалки, на тех, что не верят разным трубкам, фонендоскопам, а только чуткой раковине своего уха. Понтон не шипел. Мы стащили его в озеро Алла-акка-Ярви. Я прыгнул первым, вдел весла в веревочные петли и поплыл. Корабль был легкий и верткий на плаву. Он слушался моего гребка. Он еще не знал, что ему предстоит этим летом. И я не знал. И Саблин. И повар Лариса. Они стояли неподвижно на берегу, смотрели на плывущий понтон и улыбались.

Я позабыл совсем, как относился к понтону сутки назад. Это был наш корабль. Нашего отряда.

— А представляете, — сказал Саблин, — если бы мы взяли четырехместную лодку... Как бы в ней разместились. А тут мы будем танцы устраивать по субботам.

— Нам повезло, — сказали мы с поваром Ларисой. — Отличный понтон. Понтоша... А как мы его назовем? Ведь нельзя кораблю без имени...

— Капец, — сказала Лариса.

— Капец, — сказал я.

— Капец, — сказал начальник отряда Саблин.

Ефрейтор