Стар и млад

Мы благодушествовали вместе с ним. Кончился наш дрейф на юг. Завтра двигать на север. Снова сто километров по профилю. Снова понтон «Капец», маршруты, камни, мошка́... Мы соскучились но людям, болтали с Байбековым. Слушали, как урчат финские машины...

Радист Миша ладил рацию. Паял, перематывал катушки. Только раз, посреди ночи, отвлекся. Старенький «бенц» приткнулся к обочине против взрывпункта. Миша пошел объясниться с проезжим финном. Финн был в кожаных галифе.

— Я рабочий, — сказал финну Миша. — Ай эм уоркер. Их бин арбайтор. Радист.

— О-о! — сказал финн. — Ме-ка-ник. — Он ткнул себя пальцем в грудь. Они улыбались друг другу. Кажется, поняли все хорошо.

Сладили сообща маленький костер. Финн достал блестящий кофейник, Миша поволок к костру большой лагерный чайник, заварку, сгущенку и папиросы «Красная звезда».

Они долго сидели с финном над костерком и потчевали друг друга, курили, молчали. Лица у обоих спокойные, усталые. Добрые лица.

Я бродил в эту ночь по дороге, спустился к Лотте. Написал прутиком на песке: «Здравствуй, Лотта!»

Через двое суток мы с Саблиным возвратились в наш лагерь, к нашей поварихе Ларисе.

Лариса встретила нас, вышла к нам из палатки:

— Думала, жаль, что вас нет, ушли хорошие люди.

Тридцать выше нуля

Пять дней жары. За тридцать перевалило. Купались. Скатывались с крутых боков понтона в настоявшуюся на торфяниках черную воду. Мы загорали. Мы пели песню: «Я люблю тебя, жизнь». Сойдясь в поваром Ларисой, мы поносили начальника Саблина. С Саблиным в маршрутах мы судачили о единственной женщине — о Ларисе. «Она хороший, надежный человек, — говорил Саблин. — Но...» — «Отличная баба, — говорил я. — Но...

По ночам мы читали Ромена Роллана, Карла Лундквиста, Владимира Луговского, Марселя Пруста, Других книжек не было у нас.

Я уходил в сторону и жег свой, отдельный костер.

...Две птицы воспевают север. Одна выводит ближе к утру: фьюить. Другая с вечера начинает: чив-чив-чив-чив... Простенькая песенка. Сначала ровно, в одну ноту: чив-чив... И маленькое коленце в конце: чив-чив-чив? Вопрос. Что-то хочется понять птице. И не понять.

Ночевали в лагуне. Укрытый соснами, не видный с большого озера залив. Ровное полукружье пляжа. Песок цвета какао, гранатовая крошка. Хариусы медлительно высовывают морды из черной воды, подпрыгивают за летучей тварью и плюхаются обратно.

Ночью приплыл мужик. С вечера он шел на моторке сети ставить. Я крикнул ему:

— Але!

— Чего тебе?

— Дай закурить!

— Нету.

— Плохо.

И правда, мне было плохо. Мы плавали месяц по озерам. Вот возвращаемся к людям... Мужик приплыл к утру, привез две папиросины «Звездочка». «Вот, говорит, сплавал домой, да нету больше, магазин уже закрыли...»

Завтра мы вернемся к жилью. Остановимся в разведочной географической партии на Алла-акка-Ярви. Там нас никто не ждет и не знает. Никто не изумится нашему дрейфу по озерам. Нужно быть готовым к этому. И нельзя быть готовым.

Осколки радуг на небе, и лебеди — по паре на каждом озере, — и цветные «Катерпиллеры», и драгоценные гранатовые пляжи — с кем поделиться чувством утренней свежести открытого нового мира?

Ветер

Лариса ушла с Виталием Савельевичем в маршрут. Я остался в лагере поваром. Нужно заклеить «Капец». Он вздыхает, бедняга. Нужно высушить имущество, пока солнце. Из Ларисиного спального мешка выпала тетрадка в зеленой обложке, такая, как у меня. Последнее время она уходила по вечерам из лагеря с тетрадью под мышкой, зажигала отдельный костер. Саблин бранился:

— Ну, ладно уж вы. Бог с вами. Я понимаю, вам это нужно. Завтра носом будете клевать в маршруте. Я с этим смирился. Но ей-то это зачем? Мариэтта Шагинян из нее все равно не получится... Лари-и-иса, — кричал начальник, — а ну-ка давайте идите спать. Завтра рано подъем.

Я заглянул в тетрадку. Если секрет, то могла же она получше припрятать... «Как хорошо, — писала Лариса, — что я решилась приехать сюда. Как мелко кажется все, чем я раньше жила. Я не знала, что так бывает — такая великая чистота и свежесть. Я двое суток сидела одна в палатке, и рядом ходила какая-то зверюга. Я видела ее огромные следы, Это была росомаха, и я не боялась ее. Это со мной впервые. Я только ждала, когда он вернется. Он пришел весь серый, усталый. Когда он заснул, я смотрела ему в лицо...»

Я спрятал тетрадку Ларисы, вышел на берег, упал на песок, меня гладило солнце и шебуршала озерная вода у самых подошв.

Саблин отправился в Никель. Привезет припас для похода на Печенгу.

Ночью поднялся ветор. Раздувало палатку. Она рвалась и гудела. Тревожно было, и спать нельзя, ветер не тихнет.

Лариса сказала:

— Помню, мы жили в войну в Ташкенте. Я ходила все по госпиталям и читала такой стишок, знаешь? — «Наташа». И вот читала один раз, а раненые хлопали. И мне запомнилось, сидели там двое раненых, у одного левая рука забинтована, а у другого правая. Они сидели и хлопали вдвоем, на двоих две ладошки.

Я думал: «Вот мой дом. Палатка. Этот дом я могу ставить дверью на запад, на юг, у самой воды, в соснах, на песке, на камнях...»