Стар и млад

Нас водил по пещерам экскурсовод, крепкий малый; сам этот город был строен в расчете на сильных, неприхотливых и очень здоровых людей. В Вардзии жили монахи, каждый монах имел свою келью, без окон и без дверей. Тепло и свет приносило солнце; проснувшись, монах видел солнце в разверстое жерло пещеры, и день его и вся жизнь зависели от воли, милости солнца. Должно быть, вардзийские монахи были солнцепоклонники. И еще они подкрепляли силы виноградным вином. В каждой келье есть углубление для сосуда, в сосуде хранилось вино. Наш вожатый сказал, что на каждую монашескую душу, во времена царицы Тамары, в день полагался литр вина местного производства. Не кварта, не галлон, не иная мера, а именно литр — так он сказал. Ему лучшие знать.

За водою монахи ходили — по тесным, темным галереям, по узеньким крутым лестничкам — в глубь горы, к озеру-источнику; уровень, вкус воды в озерке и нынче тот же, что при царице Тамаре.

В церквах и часовнях города-монастыря Вардзия сохранилась часть фресок, писанных прямо по камню, на стенах. В вардзийском книгохранилище был найден свиток с поэмой Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

Пещерный город Вардзия — чудо света, запечатленная память об усилиях грузинского народа в его самоутверждении на Земле. Но каждое чудо света может быть заприходовано, занесено в белую (или какого она цвета?) Книгу чудес только после того, как оно воплотится и в слове. Сначала в камне, потом, обязательно, в слове.

Вардзию надо воспеть — вот в чем штука!

В середине прошлого века в главный город Андалузии Гранаду приехал американский писатель Вашингтон Ирвинг. Он поселился в цитадели мавританских правителей, выстроенной на холме над Гранадой — в Альгамбре. Чудо света, жемчужина в ожерелье чудес, Альгамбра служила утехой арабским, испанским королям, а позже, когда короли оставили Гранаду, об этой красавице позабыли.

И вот приехал писатель из Нового света (именно в Альгамбре испанские короли Изабелла и Фердинанд благословили Христофора Колумба на путешествие в Новый свет), поселился в Альгамбре и затем написал вдохновенную книгу о рукотворном чуде. И потянулись в Гранаду пилигримы из Старого, Нового света — поклониться божеству красоты.

Тут надо заметить, что Вашингтон Ирвинг не только прославил Гранаду, он и себя прославил, найдя достойный предмет для собственной музы...

Передо мною на столе лежит другая книга — «Письма об Испании» В. П. Боткина, — изданная в Петербурге в 1857 году. Она не так знаменита, как книга Вашингтона Ирвинга «Альгамбра» (обе книги вышли примерно в одно и то же время). Но давайте перелистаем пожелтевшие, пахнущие стариною ее страницы...

Русский путешественник пересек Пиренейский полуостров — в кибитке, телеге, верхом; с ненасытимой, неубывающей жадностью вглядывался в испанские горы, долины, вдумывался в испанскую историю, изучал нравы, обычаи, песни народа «...этой вообще мало знакомой страны, которая до сих пор продолжает представлять одну из печальнейших задач нашего времени». (Вспомним, когда это писано!) Он вживался в Испанию, принимал в свое сердце невзгоды и радости испанцев, побывал в Кастилии, Ламанче, и вот Андалузия, горные цепи Сьерра-Невады...

«Для меня, жителя северных равнин, — пишет В. П. Боткин, — южные горы имеют какую-то необъяснимую прелесть; глаза, привыкнув с младенчества свободно уходить в смутную даль, ограниченную темною и мертвою линией горизонта, с какою-то ненасытною негою блуждают по этим высотам, на которые каждый час дня кладет свои особенные тоны колорита. В равнинах — природа только на первом плане, так сказать, у ног; дальше — одно небо и пустое пространство, которое невольно склоняет к задумчивости и грусти: отсюда, вероятно, и склонность к мечтательности в жителях равнин. В горах надо проститься с этою туманною беспредельностью: глаза всюду встречают не однообразную серую даль, а яркие переливы зелени или утесы и скалы, которым солнце и воздух сообщают нежные радужные тона».

В. П. Боткин, путешествуя по Испании, жил вместе с ее народом, полюбил этих важных, неторопливых крестьян, приветливых и тоже никуда не торопящихся корчмарей, безудержных гуляк и танцоров на городских площадях, почтенных контрабандистов и даже лихих разбойников, которые, потроша проезжие дилижансы, оставались джентльменами. Любовью согреты, одушевлены страницы «Писем об Испании». Хотя автор не позволяет себе восторга, то и дело пылкость чувств остужает иронией или сарказмом.

Он чувствует, знает изображаемый им предмет — и знает, что ждет от него читатель, коему адресованы «Письма», русский, прежде всего петербургский читатель, житель северных равнин, «склонный к мечтательности». Избави бог, если в путевых картинах, за общими планами, дивными горными видами, старинными замками, читатель не разглядит сокровенного, важного и прелестного движителя испанской жизни — женщин Испании; «Письма», при всей их ученой основательности и живости стиля, покажутся читателю скучны...