Стар и млад

— ...Пойдемте дальше. У нас очень мало времени для Альгамбры, — Антонио улыбался. — Чтобы понять особенности архитектурного стиля Альгамбры, надо вспомнить историю Испании. В Андалузии арабы держались дольше, чем в других провинциях. Андалузия в представлении арабов была «раем земным», «воротами неба». Вообще, как вы, наверное, знаете, реконкиста — освободительная война против арабов — шла в Испании семь веков. В 1492 году Гранада пала. Испанские короли Изабелла и Фердинанд поселились в Альгамбре. Альгамбра становится резиденцией испанских королей. Карл Пятый задается целью реставрировать Альгамбру, перестроить ее на испанский лад. Так возникает синтез мавританского и испанского стилей в архитектуре и других родах искусства. Это течение получило название «мудехар»...

Интересно слушать лекцию Антонно, но еще интересней узнать, как живется ему в Гранаде.

— Антонио, вас не тянет в Москву?

— Ну конечно, тянет. В Москве я прожил главную часть моей жизни. Там все мои друзья... Вернуться в Москву? Нет. У меня есть обязанности перед моей родиной. Я испанец. Мне очень хочется съездить в Москву на время. Но... Это пока невозможно. Во-первых, для этого нужны деньги — деньги в Испании у одних есть, у других нет... Очень трудно перейти водораздел: или есть, или нет... И еще существуют разные сложности... Я хоть с вами наговорюсь по-русски. Больше мне не с кем поговорить. Я в Гранаде один...

Такая славная, милая, грустная улыбка у Антонио.

— ...Вот это — султанские бани. Тепло здесь шло снизу, от пола, под полом были проложены трубы с горячей водой. Бани были жаркие, с паром. Парились султаны при красном свете. Видите, в окнах красные стекла? Вообще у арабов был культ здорового тела. О славе они не заботились... Слава от аллаха. Пеклись о богатстве и о здоровье... Вот здесь предбанник, комната отдыха...

— Антонио, вам часто приходится водить экскурсию?

— Я не вожу экскурсии. Я преподаю в университете биологию. Это — первый раз. Меня попросили. Больше никто не знает по-русски. Вообще-то я дилетант. Любитель. Я очень люблю Альгамбру. Немножко увлекаюсь историей, архитектурой. Так, для себя...

Если бы и профессиональные гиды тоже хотя бы чуть-чуть грешили любительством, дилетантством: занимались бы избранным делом не только для дела, а еще немножко и для себя!

— Приезжайте, Антонио, в Ленинград!

— Спасибо. Я постараюсь приехать. Приезжайте и вы к нам в Гранаду. Полдня для Альгамбры так мало...

«Нет, недаром плакали мавры, — писал известный нам В. П. Боткин, — когда их изгоняли из Гранады... Гранада! Если бы это слово могло передать вам хоть тень ее красоты».

17

Широкими, плавными окружьями дорога из Ахалцихе забирала в гору. Пейзаж здесь отличался монотонностью: безлесные голые холмы, за ними опять холмы, и казалось, вот ничего другого, только бугристая, белесоватая земля, даже и не земля, а известняк, что ли. Если бы не хинкальная у дороги, гдо у Фридона Халваши нашелся добрый знакомый в белом колпаке, то ехать бы было нам скучно...

Но дорога шла в гору, мы въехали в лес, под полог громадных елей. Запахло хвоей, грибами, словно попали в Россию.

Лес кончился, дальше был пояс альпийских лугов, уже отцветших. Там и сям стояли бревенчатые дома с плоскими крышами, дома пастухов.

Фридон Халваши сказал, что скот сюда пригоняют весною, на зиму угоняют вниз, в долины Аджарии.

На перевале мы вылезли из машины и малость замерли. Поехали вниз — солнце осталось за перевалом, сделалось так темно, хоть глаз выколи. Дорога петляла, свет фар упирался то в бок горы, то в гущу каких-то растений. Казалось, и ехать-то дальше нельзя. Однако шофер обладал способностью южного человека видеть в кромешных потемках, к тому же он был бестрепетный человек. Фридон Халваши веселил его пением.

Чем ниже мы съезжали в долины Аджарии, тем становилось теплей.

Проснувшись утром в гостинице «Интурист», мы с дочкой помчались к морю, и дочке так стало грустно:

— Ой, папа, не хочется уезжать...

Мне тоже еще не хотелось с ней расставаться, но я был послан сюда, мне надлежало быть здесь, а ее ждали там...

18

Я узнал его, хотя прежде не видел. Он выделялся среди народа, слонявшегося в гостиничном холле, как выделяется столетняя семенная сосна среди приспевающей поросли, — крупный, грузный, с прокуренными усами, в полотняной кепочке набекрень, в добротном темном костюме со звездочкой Героя и депутатским знаком на лацкане, окутанный облаком табачного дыма, остро, лукаво глядящий из-под набухших век, — Михаил Филиппович Орагвелидзе, всем известный Михако... И машину он вел по-своему, особым образом, будто ходок идет по знакомой с детства дороге: подошвой чувствует каждую выбоину, ухаб, поворот.

— Не надо быстро ездить. Зачем? Не надо подгонять жизнь. Она сама от нас уходит, сынок, — тихо едучи, приговаривал он.

Михако достал из кармана большой бумажник, вынул оттуда и показал мне водительские права, выданные в 1934 году: « Орагвелидзе Михаил Филиппович, шофер второго класса».