Старая дорога

«Какой была эта песня? В самом ли деле в ее переливах звучали подлинные мелодии, лишь в общих чертах доступные нотному раскладу наших музыкантов, или же звучание их было до того глубоким, что лишь пугало человека – показывало ему собственную ограниченность, ведь на каждую нашу ноту у дерева Мортхи наверняка таились десятки для нас неуловимых созвучий. То был голос старых эпох, уводящих к расцвету Предшественников, а быть может, и к их зарождению. К временам, когда еще не поднялись над землей скалы Хамаруданского хребта, когда озеро Бай-Урлин еще лежало пойменной ложей, а великая река Амунандакан, омывающая склоны Эридиуса, текла скромным ручьем. Не было ни Южной расщелины, ни Скальных бросов, а в долины Зиалантира еще не ступила нога чужаков. И этот некогда могучий голос ныне стал слабым эхом самого себя, служит к ублажению тех, кто живет в новомодных домах, адресный номер каждого из которых указывает на дерево: номер 5 или номер 12 по одному из 47 каналов, в одной из 12 внутренних рощ».

Весь этот отрывок я еще ночью, перед сном, старательно выписал себе в бумаги – неожиданная встреча со стражниками Предместья напомнила о необходимости и впредь разыгрывать вольного путешественника, приехавшего в Земли Эрхегорда для составления путеводника.

Когда пролетка выехала на мощеные улочки Эйнардлина, я заметил, что кроны реликтовых отростков сливались в единые узлы гигантских веток, по которым тянулись прогулочные мостовые. Там же, в листве и бутонах, стояли резные беседки, миниатюрные танжурки для отдыха и украшенные цветами деревянные пологи.

Всю Рощу прорезали витиеватые каналы. Через них вели арочные мостики и крепкие бревенчатые пролеты. Все каналы лучами расходились от Озера песен и сливались в единый Окружной канал, отделявший Рощу от окраинных построек Целиндела.

Озеро песен стелилось вокруг дерева Мортхи. По нему свободно плавали белокрылые аиты, а на его дне в закрепленной стальными цепями дианитовой сфере хранился один из трех наместных лигуров – «Зерно айвы», благодаря которому Эйнардлин навсегда очистился от гнуса и прочих насекомых.

Пролетка остановилась на берегу канала, возле одного из домов в реликтовом отростке. Поблагодарив возничего, я в наилучшем настроении, жмурясь от яркого солнца, отправился к вырубленной в корнях лестнице. Наслаждался приятной смесью цветения, свежести и пропитанной маслами древесины. Поднялся на веранду. Помедлил, наслаждаясь видом на канал. Постучал.

Никто не ответил.

Постучав уже в третий раз, понял, что дверь не заперта. Толкнул ее. Она беззвучно отворилась. Уверенный, что меня ждут, вошел в прихожую.

О размещении дома внутри огромного живого дерева напоминало не так много. Разве что удивляли низкие потолки и отсутствие люстр – для освещения по углам стояли шарообразные светильники. Травяные ковры полностью покрывали пол, а стены оставались открытыми – лучшим украшением для них был естественный узор эйнской древесины. Ни одного гвоздя или держателя. Стену явно берегли и, должно быть, время от времени покрывали питающими маслами, чтобы она не темнела. Картины, гобелены, деревянные маски с мордами животных, низки цветочных гроздей и все прочее крепилось на своеобразные треноги: покрытые резьбой, они становились дополнительным украшением комнаты.

Меня никто не встретил. Я кашлянул, стараясь привлечь внимание слуг или хозяев дома. Не дождавшись ответа, подумывал уйти, но решил, что глупо так и не выяснить, кто и по какой причине вызвал меня в столь ранний час.

Из прихожей вглубь дома вела единственная дверь. Собственно, вместо двери на проходе висела тонкая занавесь. Раздвинув ее, я вошел в комнату побольше. Отсюда на второй этаж уводила витая деревянная лестница. Комната, уставленная зеркалами, сверкавшая хрустальными переливниками и по стенам вся затянутая травным плетением, тоже пустовала. Ни людей, ни голосов.