Старая дорога

Шепотом предложила бросить всех и отправиться прямиком в Оридор. Как никогда приветливая и одновременно с тем ранимая, будто поднявшая забрало своей тревожности и позволившая выглянуть истинному лицу осветленного, она звала не рисковать собой в безумных поисках Илиуса. Говорила, что брат Теора давно погиб. Была почти нежна – и в словах, и во взгляде светло-коричневых глаз. Я сказал, что не могу так поступить со своими спутниками. Напомнил, что без их помощи мы бы не добрались до Подземелья Искарута, а значит, до сих пор блуждали бы в тумане забвения. Миалинта, глаза которой потемнели до густых оттенков коричневого, промолчала и больше к этой теме не возвращалась.

Утром предыдущего дня я чересчур поспешно зашел в ее комнату – боялся, что она уже уехала в Целиндел. Миалинта стояла возле окна. Если б не мимолетный страх в ее светло-зеленых глазах, я бы, пожалуй, не обратил внимания ни на ее позу, ни на умывальный таз, в котором ползли змейки чернил. Несколько мгновений – и они рассеялись, разошлись легким помутнением. Будто ничего и не было. Пиинная бумага. На основе волокон светлогорного пиина. Тонкая, прозрачная, сразу растворяется в воде. И только от чернил в первые мгновения остаются темные полосы. Значит, Миалинта получила записку. Возможно, там было что-то личное, не имевшее отношения к нашему делу. Миалинта проследила за моим взглядом и поторопилась увести из комнаты. Я не стал задавать вопросов.

Теор.

Уже не был таким высокопарным и порывистым, как в Багульдине. Возможно, не получив новостей от местных следопытов, понял, что надежд отыскать брата немного. Больше двух месяцев – большой срок для мальчика, гуляющего по руинам, из-за которых наместник Восточных Земель изменил направление целого тракта. Но странным было другое. Громбакх часто говорил о Харате – спасенном им мальчике. Смеясь, называл его негораздком, свиной башкой. Веселился, вспоминая проказы и неукротимое любопытство Харата. Гордился тем, как в «Приемных сестрах» жаловались на поведение мальчика и грозились повысить плату за его воспитание. Теор же до сих пор ни одной подобной истории не рассказал. О брате не упоминал ни хорошего, ни плохого. Даже перестал называть его «фантазером, любящим суеверия». На прямой вопрос о том, что именно завело тогда еще восьмилетнего Илиуса в Ларкейские трясины, ничего толком не сказал. И ни разу не заговорил об их общем отце. Даже не назвал его имени.

Громбакх купил в Предместье двух игрушечных минутанов – фигурки из эйнской древесины с углублением для наводящих сновидения трав. Дорогой подарок. Охотник уверял, что мальчишки млеют от таких игрушек. Первые два или три года эйнская древесина усиливала действие трав и сны приходили исключительно красочные, насыщенные, правда, действовали только на подростков. Достаточно положить под подушку и лечь на нее лицом. Одну фигурку Громбакх отдал Тенуину. Сказал, что Илиусу после всех приключений хорошие сны не помешают. Теор изобразил улыбку, но поблагодарил скупо. Игрушка его явно не заинтересовала.

И еще. Когда я спросил Теора, что было в записке, которую, сбежав, оставил Илиус, Теор растерялся. Сбиваясь, восстановил в памяти несколько строк, потом признал, что забыл окончание, а саму записку оставил в Матриандире. Странно. Если он так любил брата, наверняка держал бы записку при себе – она бы служила ему вечным укором и подгоняла бы продолжать поиски. А ее слова должны были запомниться со всеми своими ошибками и неточностями детского почерка. Такие записки читаешь не один раз. Много раз. Вновь и вновь, будто надеясь, что при новом прочтении фразы изменятся и откроют что-то обнадеживающее или хотя бы поясняющее.

Но все это – придирки, мелкие шероховатости, вполне простительные для любого человека, узнавшего горе. «Он тебя предаст, но ты ему доверься. Его предательство поможет. Он не виноват. Ты сам так захотел». Возможно, придираться к Теору меня заставляли именно эти слова Мурдвина. И не только эти. Слишком много он тогда, в Подземелье Искарута, сказал непонятного и настораживающего.

Эрза.

Неродок Зельгарда. Наемница, вместе с мужем помогавшая контрабандистам, а быть может, при случае и крысятникам. Миа ей доверяла, это главное. Однако некоторые детали вызывали вопросы. Когда я вышел из дома Эрзы в Эйнардлине, к ней сразу зашли три наемника Птеарда. То, что они работали на Птеарда, я узнал позже, оказавшись на птичьем рынке. Двое последовали за мной, трое зашли в дом… Эрза потом сказала, что я сам привел их к ней – они следили за мной от «Хмельнеса», потребовали у нее объяснений, решили, что она с нами в сговоре и, возможно, укрывает Теора. Разговор был кратким и неприятным. Ссориться с Птеардом никто не хотел. Эрзе пришлось оправдываться:

– Я им сказала, что ты принес личное письмо от Зельгарда. Сказала, что для меня ты – простой бегунок, а твои планы и преступления мне неизвестны.