Старая дорога

— Мам, примерь-ка мою блузку да юбку.

И ростом и телом сноха со свекровью почти одинаковые, да и Меланья не щепетильна в одежде и перед зеркалом вертеться непривычна. Оттого все быстро уладилось.

И тут вошел Андрей.

Яков, завидя брательника, спросил нетерпеливо:

— Ты где же пропадаешь? Одевайся, да и…

— Я не пойду, — перебил его Андрей.

— Что еще за каприз? — насупился отец. Настроение его мигом испортилось.

— Для чего вы сожгли Максутову мазанку?

В горнице наступила тишина. Было слышно, как на стене тикают часы, а в задней, за печкой, свербит сверчок.

— Эт-та как же понять? — Дмитрий Самсоныч медленно поднялся и обернулся к меньшому. — Счас отчет дать али на бумаге все изложить?

— Я должен знать, что происходит в нашем доме, — твердо, стараясь унять внутреннюю дрожь и казаться спокойным, сказал Андрей.

Крепкожилины не привыкли к подобным разговорам, а потому на какое-то время растерялся даже Дмитрий Самсоныч.

— Еще что скажешь?

— Зачем выгнали больного человека? Мужики возмущаются..

— Плевать мне на них и на тебя тож…

— Отец… — Меланья умоляюще смотрела на мужа.

— Цыть! — выходя из себя, гаркнул старик. И Андрею: — Молоко ишшо на губах, чтоб отца уму-разуму поучать. Собирайся, сказано.

— Не пойду, — зло выкрикнул Андрей и вышел из горницы.

8

Прошла неделя, как Тимофей Балаш поселился в холостяцкой мазанке Ильи Лихачева, поселился нежданно-негаданно и для самого себя, и для хозяина бедного жилища. Так уж судьба распорядилась, что не сиделось в тот вечер Илье дома, ходил он к Макару, не застал его, зашел к Кумару и засиделся там допоздна. И опять судьбе было угодно, чтоб Илья вышел от Кумара и возвращался домой близко к полуночи, когда Тимофей, основательно проплутав по многочисленным протокам с накатанными санными путями к низовым следам, вконец обессилел, по собачьему бреху и редким огням отыскал-таки Синее Морцо, буквально дополз до крайнего жилья. Впадая в забытье, попытался достучаться, но ему не ответили, и он, не имея сил доползти до соседнего подворья, стучал и снова ждал, пока коварный сон не сморил его. Приятная теплота стала наполнять Тимофея, и он затих у калитки, подтянув колени к животу.

Илья, переборов страх, втащил закоченевшего незнакомца во дворик, стянул с него валенки, рукавицы и долго растирал ему ноги, руки, лицо. Затем перенес его в мазанку и зажег скудную пятилинейную лампу.

Раздеть бессознательного и бездвижного человека и уложить его на кровать — дело нелегкое. Но Илья был крепкого сложения и быстро справился с ним. Подумалось ему, что хорошо бы что-нибудь дать выпить пострадавшему против простуды, потому как ознобился он сильно и сам собой организм вряд ли справится с вошедшим внутрь холодом. Но ничего подходящего у Ильи не было. И тогда он решил натереть тело незнакомца бодягой, настоянной на керосине — испытанное средство от простудной рези в суставах. И как только он это сделал, на лбу незнакомца выступили крупные капли пота.

В ту ночь Илья заснул лишь под утро, да и то ненадолго. Бессонно ворочался на жестком сундуке, косился на нежданного чужака, думал: «Что это за человек явился в село? Откуда? И к добру ли?»

Проснулся Илья, едва замутнелись окна. Тягучий квелый рассвет долго не мог разогнать хмарь зимней ночи. Он оделся и вышел. Морозило. Редко и неохотно перекликались в селе петухи. Мимо мазанки серединой улицы одноглазый Кисим провел на водопой ляпаевскую тройку. Через изгородь Илья увидел заснеженную реку и узкую полоску белесого пара — кто-то уже до Кисима поил лошадей.

Илья расчистил от снега дорожку, ведущую к загородке, где упрятана поленница дров, набрал охапку звонких плашек.

…Когда жарко запылало в печи и отсветы пламени озарили жилье и незнакомца, по-прежнему беспокойного и в горячке, Илья подумал, что хорошо бы позвать человека, знающего толк в болестях, но кого — не мог придумать. Вспомнил вчерашний разговор об Андрее и посожалел, что тот еще не приехал и что надеяться на него вряд ли приходится, потому как он может приехать, а может и нет, а если даже и будет здесь, то неизвестно когда.

Посидев малость в раздумчивости, Илья наполнил чугунок картошкой, залил водой и осторожно, чтоб не расплескать, затолкал его ухватом в печь, к краю огня. Сюда же поставил второй чугунок с водой. Поленья горели ровно, без треска, из чего Илья заключил, что будет оттепель. Да и пора уже, весна вот-вот, а зима дурит, будто и время ее не вышло.

Очнулся Тимофей Балаш на третий день. Открыл глаза, долго осматривался и, заметив Илью, опросил:

— Где я?

Илья сказал, и чужак успокоился. Хозяин, однако, расспрашивать тоже не стал, ждал, когда тот поправится и заговорит сам.

Выздоравливал он медленно, потому как застудился крепко. От него пышело жаром, как от хорошо протопленной печи. Не помогали и лекарства, оставленные Андреем, — его Илья позвал, едва тот вернулся в Синее Морцо.

О появлении неизвестного человека знали все. Едва Илья выходил из дома, сельчане интересовались:

— Ну как? Лучше?..

Или:

— Все молчит?

И в недоумении пожимали плечами.