Старая дорога

Пелагея и Глафира постарались на славу, наготовили всего вдоволь: икры и балыки краснорыбные, сельдь-залом и белорыбица, мясо тушеное и языки говяжьи, даже икра кетовая, балык из палтуса, форель жареная и грибы моченые — диковины по тутошним местам и те были на столе. А уж сладостей напекли — Меланья с Аленой никогда таких печениев не то что не ели, а и не видели. Одним словом, гости были довольны встречей, а хозяева — впечатлением, которое они произвели.

Ляпаев сделал вид, что не заметил отсутствия Андрея, хотя и задумался: что бы значило?

Гостей усадили к столу. Отец Леонтий ликующе провозгласил:

— Возрадуемся, православные, и воздадим хвалу богу за то, что он в преддверии великого поста даровал нам масленую неделю, дабы мы, рабы его недостойные, насытили утробы свои скоромным и хмельным, набрались сил и терпения для шестинедельного воздержания от соблазнов земных. Аминь!

— Красиво говоришь, отец Леонтий. Паства, услышав такую речь, может подумать, что ты и впрямь способен на шестинедельное воздержание.

— Крамольные слова говоришь, Мамонт Андреич.

— Да простит господь и слова наши и действия. С праздником!

Зазвенела посуда, вилки, ложки, даже поп замолк, но ненадолго.

— Хороший, Мамонт Андреич, в Расеи обычай есть, — проглотив порцию черной икры и прицеливаясь к ломтикам белорыбицы, сказал отец Леонтий. — Между первой и второй перерыва не должно быть.

…Во всяком застолье неприметно наступает такое время, когда проходит стеснение и гости перестают чувствовать себя гостями, охотно вступают в разговор и пререкания, нетерпеливо, вполуха слушают друг друга, ибо говорить в таком состоянии хочется каждому. И за ляпаевским столом прошла неловкость, развязались языки, но и хозяин и главный его гость — Крепкожилин-старший, несмотря на взаимные улыбки и показную радость, оба держали ухо востро: и говорили осторожно, и слушали чутко, потому как, что там ни говори, а жить им на этом клочке земли будет тесновато.

— Большое дело затеял, Дмитрий Самсоныч, удачи тебе! — говорил меж тем хозяин дома, а про себя подумал: «Кишка тонка, лопнешь. Это тебе не шестом или зюзьгой ишачить. Тут соображать надо».

— Премного благодарен, — Крепкожилин приподнялся с сиденья. — Надеюсь на твою подмогу, Мамонт Андреич. Ты человек искушенный в деловых хитростях. Совет твой нам очень даже нужен, — он улыбнулся, но в искренность Ляпаева не поверил: «Задушить постарается на корню, как пить дать».

— Светлому празднику злат венец, а хозяину — многие лета! — как всегда, встрял в разговор отец Леонтий.

— Многая лета! — подхватили остальные и выпили.

— Деньги к человеку привыкнуть должны, — закусив селедочкой, заговорил Ляпаев, — а потом деньга к деньге сама липнет. Главное — момент не упустить, быстренько приучить капитал к себе. Обдуманные действия нужны.

Яков завороженно слушал. Его хмельной головой трудно усваивалось то, что говорил Ляпаев, но даже эта непонятность была для него приятной, ибо поднимала его в собственных глазах: не о какой-то шайке-лейке разговор — о коммерции, о капиталах!

— Это какие же такие действия, Мамонт Андреич? — спросил Крепкожилин-старший.

— Судя по обстановке: когда и какую рыбу закупать, где и почем сбывать. Мировой рынок, к примеру, для нас понятие далекое, а диктует и нам свою волю. В запрошлом году норвежской сельдью завалили рынки, и на наш залом цена упала.

— Милости господни неисчислимы…

— Господь умному помогает, — перебил Ляпаев отца Леонтия.

— Я ужо, отец Леонтий, молебен закажу. Малость приведу в порядок, да и проведем богослужение.

— Освятим промыслишко — дело богоугодное, — быстро отозвался поп. — Как же без божьей помощи. Отслужим, попросим господа о защите и подсоблении…

— А я уж те… по молебну и заплачу.

— Не-е, Дмитрий Самсоныч, — отец Леонтий заметно захмелел. Подмигнул Крепкожилину: — Не по молебну плата, а по плате — молебен, — И рассмеялся, довольный своей шуткой.

А женщины у другого конца стола говорили о своем — о платьях, о кулинарии, о других домашних делах, все время изучающе посматривая на Глафиру, так нежданно появившуюся в доме Ляпаева. Ни Пелагея, ни тем более Меланья с Аленой ничего толком не знали о ее прошлой жизни, но с расспросами не лезли. Глафира тоже помалкивала, как и остальные, говорила о пустяках. И только раз, как бы ненароком сказала:

— Далеко от города живете. Ехали-ехали, думала, конца-края не будет. Заночевали даже в пути.

— Крайнее село-то наше, — охотно отозвалась Алена, — ниже нет никого больше, там морюшко.

— А мы с Андреем Дмитриевичем вместе ехали, — продолжала Глафира, — он пешком шел, ну и догнали… А уж потом-то на одних санях.

Не вдруг сообразила Меланья, что говорит Глафира о ее меньшом сыне, — так для нее непривычно было, когда назвали его по имени-отчеству. А догадалась, подумалось старой: жаль, что Андрей не пришел, девка-то, видать, неплохая: лицом красна, манеры городские, да и сродственница Мамонту Андреичу. У него ни детей, ни братьев-сестер. Все, стало быть, ей отпишет.