Старая дорога. Эссеистика, проза, драматургия, стихи

Роняет лист озябшая осина.
Он долго кружится и забывает всё.
И память о листе наполовину
стирается со мной: не вспомню я о нем.
Однако он кружил и жил недаром,
и так неслышно слился с палою листвой.
Еще не черный, но изрядно ржавый,
с изнанки траченый, но все же золотой.

* * *

Покуда ноги носят,
в груди кипят ключи,
мой посошок, не посох,
по камешкам стучит.
Шаги чеканю звонко,
как перышки, легки.
Мне крупная щебенка
милее, чем пески.

И ляжет луч на пашню,

и туча набежит.
Когда погода пляшет,
с полудня ворожит,
то солнце не помеха –
и дождь идет косой.
Как птица под застрехой,
нахохлился песок.

Ты мнешь его и месишь,

и вязнешь, но идешь.
И чуден, и чудесен
промытый солнцем дождь.
Огнем играют капли.
Темнеет неба прядь.
Нет, я докосолаплю.
Да тут рукой подать!

* * *

Зашумела июльская роща.
За стволами таятся стволы.
И становишься глубже и проще,
тише облака, легче золы.

И осиновый свет невесомый,

до земли наклонившийся свет, –
незаметная жизни основа.
И опоры надежнее нет.

* * *

Светило ходит по равнине
в сосновой шапке набекрень.
И столько золота и сини!
В разгаре августовский день.

Но я-то знаю, я-то знаю,

Чьё сердце эти льёт лучи.
Оно в груди, и это – тайна.
Пусть говорит. А ты – молчи.

* * *

Колонны деревянные айвана
отбрасывали тень на мудрецов
Аравии, Ирака и Ирана,
стянувшихся сюда со всех концов.

Их встретила святая. Улыбнулась,

улыбкой разрешая всякий спор.
Кивнула розам, потрепала мула.
Узнала ветер, налетевший с гор.

«Ты ненавидишь дьявола?» – спросили

подвижницу. Ответила: «Ничуть».
«Но как же так?» – «Мне это не по силам, –
призналась. – От любви не продохнуть».

Потупили глаза единоверцы.

Заметно поредело их число.
«Ты только любишь, Рабия?» – «Всем сердцем!
Где взять мне время ненавидеть зло?»

Лишь несколько паломников остались

у ног ее. И эти отошли,
когда заговорил дамасской стали
клинок, и брызнул черный сок земли.

В сердцах кипела ненависть к шайтану.

И каждый правду насаждал свою.
А Рабия молилась неустанно
за тех и этих, внемля соловью.

* * *

По сосне заповедной
топором саданули.
Ах ты бедный мой, бедный!
Дети улиц.

Был ты пьян, не иначе,

молодой работяга.
Словно плетью казачьей
бил с потягом.

Или это подросток

сгоряча или сдуру,
тот, кто чувствует остро,
всею шкурой.

Но сосна, истекая,

кровью белой, густою,
зла не помнит, прощает
нас с тобою.

* * *