Старая дорога. Эссеистика, проза, драматургия, стихи

Роланд отступает, хотя и проявляет чудеса ловкости. Он неплохой, даже искусный фехтовальщик, но непонятно, куда же жалить спятивший кирпичный завод. Удар – и копье Роланда с треском разлетается. Зал ахает. Запутавшийся в своем плаще рыцарь спотыкается и падает. Из-за кулис выскакивает пес Рогулька и хватает горе-рыцаря за штанину. Шарлотта, как юбку, приподнимает до колена завод, и две ноги, худая и толстая, опускаются на грудь поверженного и ошеломленного Роланда. Зал снова ахает. А когда завод, как карточный домик, разваливается на части, являя зрителям слегка подкопченного Антона и Шарлотту в костюме мухи, зал разражается гомерическим хохотом. Вместе со всеми смеется и Покровский. Антон и Шарлотта похожи на Дон Кихота и Санчо Пансу, которые повергли злого волшебника. Вот теперь звучат фанфары.

– Занавес, занавес! – кричит администратор, но занавес, который уже было пришел в движение, заклинило, что вызывает новый приступ смеха.

Щека Селиванова дергается. Он прикладывается к графину, глаза его наливаются бешеной злобой. Селиванов переносит ногу через перила бельэтажа и валится в партер. Раздается женский визг. Качаясь, Гавриил Петрович устремляется к сцене. Он пишет зигзаги, валится на дам, сминая их туалеты, вульгарно извиняется, получает от кого-то пощечину, сметает с дороги господина, который пытается его образумить, и, наконец, достигает сцены.

Селиванов наступает на Антона. Вдруг Гавриил Петрович, словно медведь, вставший на задние лапы, оглашает сцену ревом, вскидывает над головой кулаки и бросается в бой. Однако на ногах устоять не удается, он поскальзывается, хватается за занавес, виснет на нем и, ко всеобщему изумлению, обрывает его. Тяжелый парчовый холст обрушивается на Селиванова, погребая его под собой. Гавриил Петрович пытается выбраться из красного ада занавеса. Ему протягивают руки, набегают актеры, находятся добровольцы среди зрителей, но Селиванов не унимается, он продолжает рвать и метать. Он раскидывает всех своих помощников, крушит декорацию.

– Антонио! – ревет медведем Селиванов. – Антонио!!!

Брандмейстер окатывает Гавриил Петровича водой. Но и ушат воды бессилен.

С колосников рабочие сцены бросают толстые веревки, чтобы повязать дебошира. Но канаты перепутываются. Селиванов хватается за них и начинает раскачиваться, как на качелях, снося всё и всех на своем пути. При этом он пьяно ревет:

– Та-ра-ра-бумбия, сижу на тумбе я! И очень весел я, что ножки свесил я!

Теперь Ариадна Николаевна видит настоящее лицо Селиванова. И оно ужасно, оно печально. Все маски сорваны. На Гавриила Петровича в пору идти с рогатинами и ружьями, но, ко всеобщему изумлению, он вдруг роняет голову и засыпает, оглашая своды театра богатырским храпом. При этом его запутавшаяся в канатах фигура, которая напоминает вывернутый наизнанку и небрежно наброшенный на спинку стула костюм Арлекина, продолжает медленно раскачиваться. Всех он дергал за ниточки, но вот и сам оказался в руках невидимого кукловода. В мертвой тишине скрипят канаты и всхрапывает висящий на них человек. Представление достигает апофеоза. Это понимают даже те, кто ни разу не был в театре.

Зал взрывается овациями. Летят букеты. Актеры, как ни в чем не бывало, выходят на поклон. Кланяются даже брандмейстер и рабочие сцены. Берут за руки Антона, выводят его на середину. Не справившись с нахлынувшими чувствами, Антон убегает. Актеры и зрители продолжают хлопать, вызывая его из-за кулис, но он не возвращается.

– Автора! Автора! – кричат все.

Но автор уж вырвался на театральную площадь и, разгоняя кур, скрылся в одном из переулков…

Утро. На берегу моря стоит Епифан Власыч. Красная рубаха развевается. Бороду и кудри разметал ветер. В жилистых, не знающих усталости руках целый пучок веревок. Епифан из последних сил пытается удержать монгольфьер. Воздушный шар огромен и совершенно непонятно, как Епифан обуздывает его. Ноги Епифана Власыча словно к земле приросли.

К берегу пристает фелюга, на корме которой корзина из толстых прутьев, а также мешок с молодым картофелем и лукошко с огурцами. На веслах Пелагея. Корзина в половину человеческого роста, если не выше. Пелагея пристает к берегу и торопливо выгружает из лодки картошку, огурцы и корзину. Пелагея беременна. С грехом пополам она волочит все, что привезла. Рук не хватает, картофель рассыпается.

Пелагея добирается до Епифана. Приторачивает к корзине концы строп.

Со стороны городского сада к Епифану и Пелагее подходит Антон.

– Долетит ли твой шар до Луны? – спрашивает Антон.

Епифан задирает голову, смекает:

– Нет, барин, до Луны не долетит.

– А до Москвы?

– До Москвы долетит, – отвечает Епифан.

Антон оборачивается. К чугунной ограде городского сада, глядящего на море, медленно стекаются горожане.

– Так что же, Епифан Власыч, на Луну не полетишь?

– Не полечу, барин. Баба у меня на сносях.

– Ну, тогда отпускай веревку.

– Не могу. Не вся сила вышла, барин. Сызмалетства во мне это баловство сидит, – Епифан снова задирает голову. Сурово улыбается шару: – Пока всю силу не возьмет, окаянный, не отпущу.