Старая дорога

Двойственные чувства противоборствовали в душе Ляпаева, когда до него доползли слухи о стычке крепкожилинских сынков. Яков для Мамонта Андреевича ясен — недалекий грубый человек, чуть что — прет на рожон. Скорее из куриного яйца вылупится индюшонок, нежели из Якова образуется порядочный купец. Известно, что не столько купля учит, сколько продажа, а этот желторотый с первых же шагов дров наломал. Уж куда простое дело — у ловца улов скупить, и то не может обделать. А все скупость неуместная. Скупой, понятно, не глупой. Но богатство — не от скупости. Богатство само скупость порождает. Якову не понять премудрости этой. Не в ту повозку впрягся Яков, не в ту…

Уже который раз удивлял Ляпаева Андрей. С виду немудрящий, неприметный, а будто заложена в нем круто затянутая пружина. И слова у него основательные, и взгляд тверд. Все-то не по нему, все он хочет на свой лад переиначить. Куда уж лучше, казалось бы, складывается у Крепкожилиных нынешняя весна. При его цепкости и твердости мог бы стать опорой старику. Андрей не Яков, этот сумел бы наладить хозяйство. А он — наперекосяк. Норовистый!

Умом понимает Мамонт Андреич, что Крепкожилины соперники, а стало быть, их нелады для него утешенье и лишняя копейка. Но в душе вроде бы и жалко Дмитрия Самсоновича: непутевый сын — ранняя старость отцу. Ляпаев представил себя на месте Крепкожилина-старика и зябко поежился, будто от сквозняка. Да и его, Ляпаева, последняя Андреева выходка слегка задела: городским скупщикам рыбу продали и те, кто в Синее Морцо обычно привозил, на его промысел. Мамонт Андреич этому обстоятельству огорчился не шибко, потому как вобельный кон в разгаре, да и лещ с сазаном ходом пошли на икромет. Только успевай обрабатывать.

Другой бы в отместку ни Макара, ни иного, кто городчанам улов сплавил, близко к плоту не подпустил, проучил бы жестоко. Но Ляпаев не мелочится, по пустякам преследовать да озлоблять людей не привык — сами, глядишь, устыдятся и в другой раз податливее будут.

Такие вот мысли занимали Ляпаева, когда он прослышал от Резепа о происшествии на лову. И, сам в том не сознаваясь, ожидал утренней встречи с Андреем. И когда тот появился на пороге конторки, вместо приветствия спросил ехидно:

— Ватажным атаманом захотелось стать? — И добавил поучительно: — Вся ватага одного делового человека не стоит, отца твоего, к примеру.

Андрей промолчал.

— Побуждать толпу к возмущению — это бунт, — снова заговорил Ляпаев. И тогда Андрей возразил:

— Бунт — когда властям сопротивляются. А Яков грубиян и мелкий торговец, причем жуликоватый. Почему же я должен потворствовать мошеннику? Ворам потакать — самому воровать. Я так считаю.

— А ежели большой?

— Что — большой? — не понял Андрей.

— Большой торговец. Он совсем жулик, по-твоему.

— Тут другие категории, Мамонт Андреич, — придя а себя, успокоенно ответил Андрей. — К крупным воротилам более подходит слово грабитель.

— Эка, хватил!

— Сами посудите. На отца с Яковом работают полсотни, самое многое сотня ловцов. На вас — тысячи. По червонцу на каждом заработать — капитал. Мелким жульничаньем тут и не пахнет.

— Позавидовал! В чужом кармане вы, молодые, научились деньги считать. А вот своих…

— Своих — не будет. А завидую я, Мамонт Андреич, людям с иным устремлением.

— Это кому же?

— Кто эти капиталы на пользу людям обратит.

— Любопытно говоришь, Андрей Дмитрич, — Ляпаева искренне потешали слова молодого собеседника. И потому он далек был от того, чтоб рассердиться на него. — Кто же это позволит моими деньгами распоряжаться, окромя меня.

— Найдутся.

— Так это и будет грабеж! — воскликнул Ляпаев, обрадовавшись тому, что удачно ввернул слово, которое только что наслал Андрей ему и ему подобным. — И позволить себе такое могут только грабители!

— Это будут настоящие хозяева.

— Лю-бо-пыт-но, — врастяжку отозвался Ляпаев и долгим оценивающим взглядом посмотрел на спорщика.

Андрей уловил подозрительность и подумал, что сболтнул лишнее. Ради чего? На сознательность и доброе сердце Ляпаевых рассчитывать — нестоящая затея.

Чтоб враз покончить с этим, Андрей поведал хозяину о результатах поездки по тоням и что троих на Малыкской тоне уложил в постель.

— Как это в постель? — изумился Ляпаев. — Путина в разгаре, а ты…

— Они не могут работать.

— Позволь, молодой человек, мне знать, кто что может, — рассердился Ляпаев, едва от общих разговоров они перешли к повседневным делам. — Потому как свои деньги плачу. Посмотрел бы я, как на отцовском промысле… — Ляпаев не договорил, сообразив, что не туда заехал.

— А мне безразлично где.

— Да-да… тебе все одно. Освободитель отыскался, — зло попрекнул Ляпаев. — Им, ватажникам, только дай слабинку. Притворщик на притворщике. А посмотреть да разобраться, так здоровей нас. — И он насмешливо осмотрел Андрея с ног до головы, мол, тебе-то и надо подумать о здоровье, пока хвороба тело не источила, а не о ватажниках печься.