Старая дорога

Но Ляпаев не учел того обстоятельства, что у Резепа и ему подобных есть свои цели и подчас обуревают их мысли иные и отличные от мыслей о его, Ляпаева, благополучии. Хозяин догадывался, что подсобники его при случае не прочь урвать для себя кусок, но он не знал, что эти куски столь велики, что, скопившись, образуют заметный капиталец, позволяющий управляющим и плотовым подумывать о своем деле и даже кое о чем большем. Мамонт Андреич знал, что Резеп метит заполучить Глафиру, а с нею и немалое приданое, — не в ее же голове родилась мысль о наследовании одного из его промыслов. Но он даже не представлял себе, что Резеп замахнулся на большее: видел себя мужем наследницы всех его промыслов.

Неосмотрительность эта, а точнее, вера в свою проницательность, силу и, следовательно, в незыблемость положения еще сыграют над ним злую шутку. А пока Мамонт Андреич, томясь бездельем, злобился на людское непокорство.

В жгучей злобе он допустил еще большую и главную ошибку. Если подчиненные его могли или не могли доставить ему неприятности и огорчения в зависимости от личных качеств и личных устремлений каждого в отдельности, то ловцы и промысловые рабочие действовали не только по личным побуждениям. Нужда и бесправие пробудили людей, вздыбили, заставили объединиться, ибо начали осознавать они, что каждый в одиночку ничто, а вместе необоримая сила. Оттого-то и на соседних промыслах поддержали взбунтовавшийся люд, пристали к их делу.

Взъярился Ляпаев, узнав о том, потому как враз оценил цепким практичным умом, какая укрепка синеморцам от того единения. И ругал себя самыми распоследними словами за то, что дал возможность Андрею беспрепятственно мутить народ и склонять на свою сторону.

В ночь он засобирался в Шубино, чтоб призвать на помощь волостное управление, но потом раздумал, решив, что упрашивать волостного старшину ему не пристало. Просить — так просить губернское начальство, а оно уж прикажет волостному управлению, и тогда те сделают все, что надо, — должна же быть управа на смутьянов!

Заодно, подумалось Ляпаеву, и с податным инспектором сладить надобно. В том, что он поладит с новым налогораскладчиком, Мамонт Андреич ни на один миг не сомневался: деньги сделают все, они и над большими начальниками — господа. Не зря говорят: после бога — деньги. А иной раз и впереди него. Все любят сладко попить-поесть. А городчане — те большие мастаки приносы брать. Там, в губернии, уйма всяких взымателей.

Вечером он призвал плотового. Резеп топтался в прихожке — не мог обороть привычного страха перед хозяином, хотя в мыслях иной раз вставал рядом, соперничал, «побивал» ухваткой своей, потому как считал, что Глафира будет его, и он, на самый край, станет хозяйничать на промысле.

— Ты вот что, — набычившись, сказал Ляпаев, — в город еду. Смотри тут у меня, не поддавайся. Ни копейки не набавляй, не след. Долго они не продержатся.

О том, что едет за подмогой, ни слова не сказал. Хоть и верный человек Резеп, а может проболтаться, и тогда неизвестно, как обернется дело. Но Резеп собачьим чутьем уже уловил хозяйские мысли, виду, однако, не подал, прикинулся простачком.

— Пойдешь к себе, покличь отца Леонтия. Мамонт Андреич, мол, видеть хочет. Да скажи Кисиму, чтоб на утренней зорьке повозку заложил. Все как положено, дорога дальняя. Он знает.

Отец Леонтий вошел неслышно, проскользнул в дверь, будто мышь в щель. Тряся реденькой острой бородкой посочувствовал:

— Времена, дражайший Мамонт Андреич, смутные и шаткие настали.

— Ничего, отец Леонтий, перетерпим.

— Переможем с божьей помощью. Сказано: терпенье — спасенье, — согласно закивал отец Леонтий. — И бог терпит, да больно бьет. Покарает он неразумных, покарает. Гореть им…

— Ладно, — перебил его Ляпаев. — Хочу просить тебя обвенчать…

— Глафиру нешто? — не стерпел, полюбопытничал Леонтий.

— Обожди, экой ты… — Мамонт Андреич невольно поморщился. Поднявшись из-за стола, прошел к шкафчику и достал графин с водкой и стопки. Крикнул: — Пелагея, подай-ка нам закусить.

В гостиную, где они сидели за круглым столом, спустя время вошла Пелагея с тарелками капусты и балыка, поставила на скатерку и, уловив знак Ляпаева, так же бесшумно вышла.

Ляпаев разлил по стопкам, чокнулся и, опрокинув водку в рот, не закусывая, сказал:

— Ты меня обвенчай. Что, отец святой, рот-то разинул? Я еще не стар, да и Пелагея — женщина в соку. И растолкуй, что по такому случаю для обряда церковного надо. В губернию утром еду.

15

К исходу апреля луговины и прочий низкодол залили вешние паводки. Ватажка вздулась, поднялась до верхокрая берегов, готовая хлынуть на камышовые острова, затопить их.