Старая крепость. Книга 3

У него были очень сильные, загорелые руки с крепкими бицепсами под смуглой кожей. Мускулы заиграли и на спине, когда Вукович, делая гимнастику, прошелся по лужайке на своих крепких волосатых ногах, слегка изогнутых от верховой езды. Посмотрел я на него, раздетого, и подумал: «Сразу видно, что не интеллигент какой-нибудь, а рабочая косточка. Такой любому шпиону голыми руками шею скрутит».

Погодя из-за кустов шиповника вышла к нам в голубеньком купальнике, отороченном белой каемочкой, и Наташа. Раздевалась она отдельно и сейчас положила рядом с нашей одеждой свой юнгштурмовский костюм. Чем-то неуловимым напоминала мне Наташа мою первую любовь — нашу фабзавучницу Галю Кушнир, и сердце заныло оттого, что я был свиньей и давно не писал Гале в Одессу, где она работала на заводе.

И странное дело: поймал себя на мысли, что Наташа мне тоже далеко не безразлична. Кто знает, если бы она не вела себя ровно, одинаково со всеми делегатами, то, быть может, и завязался бы у нас с нею еще в дороге сердцещипательный роман. Были у нее в глазах какие-то особые огоньки, и влекла она меня к себе здорово. Как-никак — комсомолка, свой человек, происхождения пролетарского, все понимает с полуслова, и не нужно ее перевоспитывать, как Анжелику — явного выходца из мелкобуржуазной среды. Но, поймав себя на том, что такие рассуждения опасны и что я слишком уж пристально разглядываю Наташу, я покраснел и даже закашлялся.

— Нужно освободить эту посудину, — сказал Головацкий, подымая тяжелую крынку с молоком. — Я предлагаю вот что: в ожидании шашлыка сейчас молочка перехватить малость, а уж потом заняться стряпней.

— Да разве можно? — испугался я. — Сперва мы выпьем молоко, потом вино, и тогда такое получится, что никто и шашлыка не захочет!

Головацкий иронически глянул в мою сторону, прищурил глаз и сказал:

— Ты слабо разбираешься в медицине, Василий Миронович Манджура! Еще древние римляне говорили: «Пост винум лак — тестаментум фак. Пост лак винум — медицинум!»

— Что это за чертовщина такая? — спросил Шерудилло.

— Не чертовщина, а латынь! — сказал солидно Головацкий. — «После вина молоко — пиши завещание. После молока вино — медицина!» Разве страшно?

И хотя я попал впросак со своими преждевременными опасениями, мне стало приятно, что у нас такой секретарь ОЗК. Даже латынь знает. И я порадовался тому, как он «умыл» немного задающегося Шерудилло…

Толя стал по очереди поить нас густым, пахнущим печью молоком.

Хорошо было пить его здесь, на траве у реки, быстро несущей свою чистую, прозрачную воду в камышах. Одно плохо — надо спешить было, потому что посуда предназначалась для пятерых.

— Кто напился — собирайте дрова для костра! — распорядился Толя.

Вместе с Вуковичем мы удалились в глубь рощицы, подальше от реки и стали подбирать хворост, разные коряги, а то и обламывать с деревьев сухие ветви.

— Почему удачный день у вас сегодня, товарищ Вукович?

— Тебе рассказать можно, Манджура. Ты — пограничный парень, нам помогал здорово и болтать не будешь. Был я, понимаешь, в Харькове. В командировке, по одному заданию. Да и кокаин отвозил туда заграничный, что мы у контрабандистов забрали. Целый месячный урожай кокаина. Лучшей фирмы «Мерцка», в желтых таких флакончиках…

— Чтобы зубы рвать не больно?

Вукович рассмеялся.

— Нюхать, а не зубы рвать! Есть такая порода больных людей, наркоманов. Вот как пьяница без водки не может, так они без кокаина. Ну, контрабандисты этой слабостью людской пользуются. Покупают в Польше кокаин по сто двадцать злотых пять граммов, а продают у нас по тысяче двести рублей. А разведчики их тоже на «коке» играют: как узнали, что кто-либо без кокаина жить не может, подсыпаются к нему и давай играть на этом. За каких-нибудь десять граммов пытаются военные тайны выведать. А кокаинисты, как ослепленные, идут на вражескую удочку, они ведь люди без воли, тряпки занюханные, вот кто…

…Снова, как в ту ночь, когда сидели мы с Никитой после посещения начальника управления ГПУ на ступеньках близ кафедрального костела, приоткрыл мне теперь уж сам Вукович окно в опасный, неведомый мир тайной борьбы с нашими врагами, сказал такое, о чем я раньше и представления не имел.

— А зачем вы кокаин в Харьков отвозили? Разве нельзя было его там, на границе, уничтожить?

— Уничтожать его нет смысла. Это не только наркотик, но и лекарство, причем очень и очень дорогое; оно большую ценность для государства представляет. Остальную контрабанду мы в городе с аукциона продаем после ее оприходования, а кокаин нужно в центральное управление сдавать.

— Ну, а тип, про которого вы намекали, при чем?

— Так вот слушай! Еще в Киеве, дожидаясь во время пересадки поезда, заметил я одного пассажира, который показался мне подозрительным. Кепка у него не наша, заграничная кепка, особого покроя. И глаза странные, настороженные, холодные глаза чужого разведчика. Смотрит на тебя, и ты чувствуешь за этими глазами не только иную, хитро спрятанную жизнь, но и какие-то тайные, хорошо замаскированные цели. Тебе, положим, этого не понять, тут нутром чуять надо…