Старая крепость. Книга 3

Однако всякая новая встреча с читателями трилогии «Старая крепость», как правило, вызывает много вопросов, адресованных автору. Появление их вполне естественно. У книги вырастает новый читатель, по своему возрасту не знающий первых лет истории Ленинского комсомола и становления Советской власти в нашей стране. О многом, описанном и в этой трилогии, у него чисто умозрительное, книжное представление. Многое кажется ему странным, непонятым. Вот, собственно, почему мне и хочется поговорить с читателем сегодняшнего дня. С теми, кто возводит новые города Сибири, кто осваивает целину, кто никогда не слышал скороговорки «максима», воя фашистских бомб и кто не знает мелодии задорной песни первых комсомольских лет — «Карманьолы», перешедшей к нам на вооружение от свободолюбивого люда революционной Франции…

Незадолго перед гитлеровским нападением на Советский Союз, живя в Ленинграде, я получил письмо от директора краеведческого музея родной Подолии, глубоко взволновавшее меня. Влюбленный в свой край ученый писал о том, что его заинтересовали первые части трилогии, и хотя я нигде не называю полным именем город, в котором живут мои герои, «достаточно посмотреть на заглавный рисунок повести «Дом с привидениями», чтобы узнать Турецкий мост и каменец-подольскую Старую крепость, ныне заповедник. Чисто местные признаки, начиная с фамилии женщины-контролера в кино и кончая названиями «Почтовка», «Старый Город», «башня Стефана Батория» и т. д., говорят о том, что вы описываете Каменец-Подольск. Достаточно проследить путь вашего героя в Харьков, чтобы опять-гаки убедиться в этом… Разрешите юлько задать вам один вопрос: где кончается историческая правда и где начинается поэтический вымысел? Перефразируя старого Гёте: где кончается «Wahrheit» и начинается «Dichtung»?..»

Это большое и подробное письмо разбередило воспоминания детских и юношеских лет. Я ответил краеведу очень подробно на все его вопросы и твердо решил в конце июня выехать в родной город, встретиться с его молодежью, тем более что письмо директора музея заканчивалось приглашением сделать это обязательно.

К большому сожалению, в то самое июньское утро, когда я складывал в чемодан экземпляры первых повестей трилогии, чтобы отвезти их в подарок своим землякам, радио сообщило о гитлеровском вторжении. Жестокое слово «война» перечеркнуло личные планы миллионов людей. И когда мы, бойцы истребительного батальона Дзержинского района Ленинграда, через несколько дней учились на Марсовом поле и отрывали окопы полного профиля в Михайловском саду, гитлеровские танки уже врывались на древний Крепостной мост Каменец-Подольска и обстреливали прямой наводкой из орудий его кварталы над скалистыми обрывами мелководной речки Смотрич.

Переживаемые глубоко каждым из нас события тех напряженных военных лет заставили и меня на время расстаться с героями задуманной трилогии. Но даже в страшную, голодную блокадную зиму Ленинграда нет-нет да и возвращался мыслями к трилогии, хотя писать в то время приходилось другое: короткие газетные статьи, очерки, выступления по радио. Когда же ближе к весне 1942 года меня вместе с другими истощенными ленинградцами вывозили через ледовую магистраль по Ладожскому озеру на Большую землю, в вещевой мешок я положил наброски продолжения книги и письмо краеведа из родного города.

Думалось: я еще встречусь с ним и многими моими земляками после победы на валах Старой крепости, отвечу на их вопросы, пройдусь по знакомым с детства кривым и обрывистым улочкам Каменец-Подольска.

Когда же, наконец, состоялась эта встреча, я узнал, что автор письма — краевед — был уничтожен гитлеровскими оккупантами в одном из оврагов земли, которую он так любил и знал. Но письмо его лежит сегодня передо мною. Я отвечаю на его вопросы и на многое, что интересует других читателей.

Прежде всего, почему в книге точно не названы ни Каменец-Подольск, ни «город у моря» — маленький и веселый приазовский городок Бердянск, где начинал я трудовую жизнь, работая литейщиком в чугунолитейном цехе Первомайского машиностроительного завода?

Я не обозначил эти города сознательно, чтобы иметь большую свободу действий и в построении сюжета, и дополняя и. частично изменяя биографии людей, послуживших прообразами героев книги. Кое-где я намеренно изменял названия улиц и фамилии действующих лиц, прибавлял к их доподлинным поступкам новые, придуманные мною. Но, делая это, я все время старался быть как можно ближе к исторической правде тех незабываемых романтических лет, свет которых должен и сегодня озарять жизнь каждого молодого советского человека, делать ее целеустремленной, воспитывать в нем преданность нашей партии и делу построения коммунизма, которому мы все служим.

Мог бы я написать эту книгу, если бы самому не довелось увидеть и пережить все то, что пережили мои герои?