Старая мельница

Она испуганно глянула на меня и, не ответив, быстро засеменила вдоль ограды. Я глядел ей вслед, но бабушка Айнурям ни разу не оглянулась. Я постоял посреди двора, посмотрел на сумеречные бледные звезды. Посидел на корточках рядом с Актапаном и, не привязав его, пошел домой. Я лежал с закрытыми глазами и думал. Плошка уже не горела. За окном, в густой синей вышине тлели звезды, их рассеянный, слабый свет сочился в комнату. Вокруг плавали неясные звуки, и казалось, кто-то тихо вздыхает и шепчет… Я нащупал под подушкой ремень и положил ладонь на его холодную пряжку. Ну и что из того, что Рустем похож на моего отца? Говорит же дедушка Савут, что, когда мы собираемся в кучу, не разберешь – где-кто… Я тихо выскользнул из-под одеяла, на цыпочках прошел мимо матери и спустился с крыльца. Актапан поднялся с земли, потянулся и лизнул мою руку. Где-то еще хлопали двери, на околице кто-то громко поругивался, наверное, ждал с выпаса корову, повизгивала колодезная цепь, и сладко пахло кизячным дымом. Дома уже потеряли свои очертания, они горбились, наползали друг на друга, как барханы, плетни превратились в непролазные заросли, из которых на меня смотрели светящиеся глаза-окна… Я вышел на середину улицы, подальше от этих немигающих глаз, собрался с духом и побежал. Я мчался через село, ноги беззвучно утопали в пыли, и никто не мог услышать меня.

Дверь в доме Хушням была открыта, в комнате горела лампа, и там все было видно. Отец сидел на скамеечке и курил. Его сапоги стояли у порога, как две самоварные трубы. Я смотрел на его лицо, руки и прошептал сам себе: «Я тоже на него похож». Гимнастерка висела на стуле.

Вдруг позади меня кто-то вздохнул и ткнулся мне в шею. Я вскрикнул и обернулся – за спиной сидел Актапан. Отец услышал, он поднялся со скамейки и подошел к двери. Я пополз вдоль плетня, вскочил и понесся прочь. А пес остался. Только отбежав далеко, я обернулся. Отец стоял на крыльце, он что-то спрашивал у Хушням и показывал на Актапана. Она потянула отца в дом, потом вышла одна и прогнала Актапана, я услышал, как он взвизгнул. Когда я вернулся домой, мать спросила сонным голосом:

– Тебе нездоровится?

– Живот болит, – сказал я.

Мать дала мне выпить крепкого чаю. Легла и позвала к себе. Я вытащил из-под подушки ремень, сжал его в руке и прижался к матери.

Поздней осенью Хушням продала дом, отец погрузил на подводу все, что у них было, и они уехали в город. Несколько дней дом пустовал, каждый день я пробирался в него, ходил по пустой комнате и однажды нашел за печкой красноармейскую звездочку. Эмаль на ней потускнела, потрескалась. Наверное, это была звездочка отца.

Неожиданно Садыка-ака вызвали в город. Он оседлал рябого жеребца, предупредил, что вернется через несколько дней, и уехал за холм. Появился Садык-ака в селе через три дня. НА груди у него был приколот орден – развевающееся красное знамя. Председатель собрал односельчан около мельницы, за что-то долго благодарил их, а потом поклонился в пояс. Все шумно поздравляли его, а старики пожимали ему руку. Через несколько дней Садык-ака женился на Бахарям, незаметной, тихой девушке из нашего села. Два дня возле мельницы горели костры, и огонь лизал закопченные днища казанов с пловом. На свадьбе дедушка Савут посадил меня и мат рядом с собой. Он беззвучно смеялся, плакал, целовался со всеми и потом начал раздавать гостям чиевые корзины, которые он плел всю войну.

Зимой в село вернулся отец. С Хушням он разошелся. Отец ходил по домам, сиживал подолгу у односельчан, что-то говорил. Потом аксакалы пришли к матери. Я прибежал с улицы, грел над печкой руки, слушал, что говорили аксакалы. Отец опустился на корточки у порога и курил. Старики говорили матери, что мне обязательно нужен отец, что дом не может быть теплым без хозяина, что только аллах не ошибается… мать поспешно принимала из рук аксакалов пиалки, наполняла их чаем, клала на стол ломтики лепешек, мелкие кусочки сахара. Его нам подарил на своей свадьбе Садык-ака. Я выпил чаю и опять пошел на улицу. У порога отец посторонился и, погладив меня по голове, пропустил на крыльцо.

Мы приволокли на холм старый плетень и начали на нем кататься: садились все вместе и летели под гору, пока на пути не попадалась кочка. Нас подбрасывало, и мы, как мячики, разлетались в разные стороны и с головой ныряли в глубокий снег. А плетень, кружась и поскрипывая, скатывался к подножию холма. Время от времени я посматривал на крыльцо нашего дома, а когда старики спустились с крыльца и пошли по улице, я увидел, что моего отца с ними не было. Он остался в доме.