Старая немецкая сказка, или Игра в войну (сборник)

Три ха-ха! Ему, видите ли, за меня стыдно… Привел собственного сына к его палачу да еще и отчитывает. Я смотрел на отца сквозь щелки опухших глаз.

Наконец мое послание собачкам начало действовать: жучки недаром хлеб ели. Отец заерзал на стуле и робко сказал:

– Нам пора… – Он встал, мигом надел фуражку и чиркнул ладонью по козырьку: – Разрешите идти, товарищ подполковник?

– Что вы так официально? – попенял ему Степанчиков-старший. – Вы не на службе, а в гостях…

– Извините, привычка.

– Хорошая привычка, – встал подполковник и попрощался с ним за руку.

Я побрел к двери впереди отца.

– Что надо сказать? – цепко остановил он меня.

Я обернулся своим жутким лицом и промямлил разбитыми губами:

– Спасибо за угощение. – А затем потрогал свои синяки.

Вышло двусмысленно. Но, увы, это была единственная месть, которую я мог себе позволить.

Когда мы шли по двору, я обернулся. Юруня в окне показал мне кулак и исчез. Оказалось, и мой отец обернулся – он тоже все видел.

Ничего он мне не сказал. И только у дома бросил:

– Не связывайся.

Не связывайся… В этом был принцип всей его жизни, да и не только его. Не связывайся, не высовывайся, не вылезай, не замечай… Промолчи, уступи, поддайся. И вся мудрость – выжить любой ценой. Философия шкурника. Причем не того, кто снимает шкуру, а того, с кого снимают, – шкуроносца. Авось не всю снимут, не целиком – пронесет.

Матери отец тогда наплел с три короба: все, мол, в порядке. Я молча кивнул. И она успокоилась.

Я потому не стал возмущаться, что решил сам, даже и без Кривого, убить Степанчикова. Так надежней. Я где-то читал, что почти никогда не раскрыть преступление, которое сделал человек в одиночку раз в жизни.