Старая немецкая сказка, или Игра в войну (сборник)

А через несколько дней Кривого не стало. Умер… От чего? От жизни. Врачи же говорили: стенокардия.

Мы-то и есть самое распотерянное поколение. Куда весь порох ушел? Не воевали, не восстанавливали. Все какие-то кривые да согнутые… Что мы хорошего сделали? В лучшем случае учились. Учились вообще. Для чего? Того нельзя, этого не положено, сюда не суйся, туда не смотри – разговорчики! Всю-то жизнь мальчики для битья. Боязливое поколение… Промежуточное какое-то. Правда, дети у нас получше – посмелее. Теперь надо внуков ждать – те, надеюсь, совсем прямыми станут.

Эта смерть поразила меня! Я вообще не представлял, что такие молодые помирают. Ну, старики – ладно, где-то, кто-то. А тут рядом, дружок мой… Ну, болел. Все мы болеем. Но чтоб так просто, насовсем умереть – нет, не бывает. Неужели понесут его, с неподвижным лицом, с острым носом, в темном гробу и навсегда закопают?..

Слушай дальше. С похоронами Кривого я вообще попал в непонятную историю. Фактически я был его единственным другом, а оказался как бы последним жлобом.

Забыл сказать, что Степанчикова мы избрали старостой класса, единогласно, конечно. И вот когда известие о смерти Витька докатилось до школы, Юруня вдруг развил деятельность.

– После уроков, – говорит, – пусть каждый принесет деньги на похороны. А я строго по списку передам. От всего класса нашему товарищу венок будет или что там нужно.

И ведь сам собрал, принес и отдал, подлец, деньги матери Витька, а та обнимала, гладила по бандитской голове и ревела в голос. Он тоже слезу пустил, плач ведь заразителен, как зевота.

Но это потом, а вот раньше… После школы я побежал домой. Было решено, что каждый срочно, сейчас принесет по три рубля. Можно и больше. Сам Степанчиков от себя лично сразу внес пять рублей!

Господи, как я переживал! Матери дома не было, на работе – тоже, неизвестно куда запропастилась. Везде искал. Отцу в часть звонил – и его как назло нет! По соседям я бегал, пытался взаймы одолжить. Бесполезно. Кто ж пацану даст?.. До точки дошел: была даже дикая мысль попросить трешник у самой матери Кривого, да ноги к той распахнутой двери больше не шли.

Я жутко понимал, что если не принесу деньги на такое, мне конец, со света сживут. Да и сам со стыда провалюсь. Ни занять не мог нигде, ни домой попасть – ключ перед школой забыл. Дома-то я вывернулся бы: либо деньги нашел, либо какую-нибудь свою книжку взял и загнал бы по дешевке.

Если б я знал, что все это время моя мать была на втором этаже у матери Кривого…

Пришлось мысленно жучат умолять: выручайте, родненькие, как угодно, пропадаю!

И сразу сообразил: может, в школе у наших трешник перехвачу? Ведь будут деньги вносить. Глядишь, у кого-то и сдача останется, попрошу.

Черта с два! Все внесли, пока я метался, и Степанчиков мрачно ожидал одного меня со своим списком.

– Давай быстрей! – раскричался он. – Гони трюльник, расписывайся и уматывай! Весь день из-за тебя торчать?

Я ему по-человечески объясняю положение.

– Ничего не знаю, – ответил он. – Всему классу завтра объяснишь.

Этого я и боялся. Внезапно нашелся-таки выход:

– Юр, ты же пятерик внес. Пусть будет три рубля от тебя, а два от меня. Я ж тебе сегодня отдам.

Он подумал и кивнул:

– Ладно… А лучше завтра утром, мне все равно.

Какое там завтра утром, я ему в тот же день вернул. Правда, я как бы забывчиво предложил ему трешник, но он принципиально взял только два рубля.

– Сам знаешь, я уже все собранные деньги отдал. Что ж получится: ты, значит, три рубля дал, а я два?! Умен, я выручил, а он…

Я даже подивился его бескорыстию. Думал, позарится на лишний рубль. Конечно, возьми он не два, а три рубля, у меня на душе было бы как-то спокойней.

Странно, у меня тогда и мысли не возникло: а ведь это он, именно он, доконал Кривого. И пацанов на него натравил, и на фабрику лезть заставил. Ведь если б его не избили, если б он не полез со всеми, если б за ним не гонялся сторож – вероятно, Витек и остался б жив?

А я еще благодетелем Степанчикова посчитал – как же, выручил меня. И эта затея со сбором денег выглядела такой благородной. Сейчас-то я думаю, он все с перепугу затеял, для отвода глаз: боялся, всплывет что-то.

И думаешь, это все? Даже тут он воспользовался случайностью и сумел меня последним жлобом выставить. Цель простая: если вдруг что-нибудь и всплывет, значит, я рассказал. А кто я, мол, такой, чтобы вякать? На похороны другу три рубля зажал – разве можно ему доверять!

Вышло вот как: утром на следующий день Соколов (ясно, в чью дуду дудел) неожиданно заявляет, что нашелся-де среди нас один скобарь, который пожалел денег дать, и тэдэ и тэпэ. На меня пальцем указывает:

– Гляньте, это он ни копья не внес!

Я к Степанчикову:

– Скажи ты им!

Он нарочно замялся: неудобно, мол, выдавать, но приходится… И так преподнес всю историю: будто бы я действительно не дал вчера ни копейки, а потом перепугался и только сегодня, заметьте, вспомнил, что он, Степанчиков, внес пятерик, сумел его разжалобить и навязал ему, опять заметьте, вместо трех два рубля. Так сказать, задним числом.

– А еще другом Витька считался! – торжествовал Соколов.

Напрасно я кричал, доказывал…

– Ты нам мозги не пудри, – заметил Соколов. – Вчера или сегодня ты деньги давал – какая разница? Дал-то не сразу и рубль зажилил!

От меня весь класс отвернулся, не здоровались, не разговаривали.

Потом, когда история подзабылась, я услышал от Степанчикова:

– Тебе не все ли равно? Ведь на самом-то деле ты прав. А что другие думают – наплюй! И помни мою доброту. Я тебя выручил? Выручил.

Двуличная правда…