– Кто из нас двоих врач, мадемуазель? По-моему, я. Будьте любезны подержать таз и не пытайтесь давать советы тем, кто умнее вас.
Я взялась за таз и постаралась вовремя подставить его под струю крови, когда Дакин сделал небольшой надрез на тонкой голубой жилке у нее на запястье. Таз быстро наполнился, и Анжелика лишилась чувств, откинувшись на подушки. Доктор зажал разрез жирным пальцем и приказал мне забинтовать его. Я выполнила его просьбу, готовая сама упасть в обморок. Врач опорожнил таз в ночной горшок, сунул окровавленный ланцет в свою сумку, после чего допил вино в бокале.
– Позовите слугу и избавьтесь от плода. Если я потороплюсь, то еще успею вернуться за стол, прежде чем там съедят все.
Не сказав более ни слова, он вышел, а я осталась стоять у безвольной фигуры молоденькой любовницы короля и ее мертвого ребенка. Издалека до меня доносились звуки музыки, смех и гул голосов. Но здесь, в полутемной спальне, царила тишина. Я опустила глаза и увидела, что руки мои перепачканы кровью. Я поспешно отставила их в стороны, и меня вдруг охватил такой ужас, что я долго еще не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть.
Неделей позже меня арестовали по подозрению в использовании черной магии и заточили в Бастилию.
Бастилия
Меня заперли в каменной клетке. Сквозь зарешеченное окошко под самым потолком в камеру проникал луч света, и взору моему предстала низкая деревянная скамья, дурно пахнущее ведро, охапка сырой соломы на полу и полоска зеленоватой плесени в углу.
Я села, судорожно кутаясь в шаль. Она была шелковой и никак не могла согреть меня. Зубы мои выбивали дробь, а руки и ноги быстро онемели от холода. Я не сводила глаз с железной двери, ожидая, что вот сейчас кто-нибудь войдет в мою камеру и с поклоном скажет:
– Прошу прощения, мадемуазель. Произошла ошибка.
Но никто не пришел. Луч света постепенно побледнел и угас. Стемнело. Холод стал настолько нестерпимым, что у меня заныли кости. Я скорчилась на деревянной скамье, закутавшись в шаль и поджав под себя ноги в чулках. Должно быть, в какой-то момент я все-таки заснула, потому что мне приснился сон, в котором меня звала к себе мать. Проснулась я в слезах.
В камеру лениво вползал тусклый серый рассвет. Надев свои фривольные туфельки на высоком каблуке, я принялась расхаживать по камере. Кожа у меня зачесалась. Распахнув шаль, я увидела, что руки и грудь у меня покрыты вшами. Я принялась судорожно ловить и давить их ногтями. Вскоре указательный и большой палец у меня почернели от крови, но кусачих проворных насекомых меньше не стало. Через равные интервалы до меня доносился звон большого колокола.
Конус света медленно полз по стене, высвечивая выцарапанные имена бесчисленных узников. Но никто не входил в мою камеру. Должно быть, полдень уже миновал, когда железная дверь отворилась с противным скрипом. Через порог шагнул толстый мужчина с корзинкой в руках. На нем была засаленная кожаная куртка, надетая поверх ржавой кольчуги, и он не брился, похоже, целую неделю.
– Вот передача для вас. – Он опустил корзинку на пол.
– Что я здесь делаю? Я требую, чтобы меня отвели к вашему главному начальнику,
– Никаких
– Я – Шарлотта-Роза де Комон де ля Форс, внучка герцога де ля Форса!
Толстяк презрительно фыркнул.
– В гробу я видал всяких там герцогов, графинь и маркизов! Здесь сидит добрая половина проклятого двора! – С этими словами он вышел, с лязгом захлопнув дверь за собой.
С трудом проглотив комок в горле, я подняла корзинку и заглянула внутрь. Там, завернутый в салфетку, лежал мягкий багет, свежий белый сыр и две жареные куриные ножки. На дне покоилась свернутая в несколько раз толстая шерстяная шаль.
Мысленно благословляя Атенаис, я вытащила шаль и накинула ее себе на плечи. При этом на пол выпал маленький клочок бумаги. Развернув его, я прочла: