Старая ветошь

«Танец пигмеев при виде добычи» – такое название придумал он позже, глотая книжки «Библиотеки приключений».

Толпа собралась, все ахали, дивились, а мама молча плакала, и окружающим было непонятно – отчего эти слёзы, жалеет, что ли? Нашла кого жалеть, людоеда, когда все вокруг радуются большой добыче и поверженному «киту усатому».

Алексей смотрел, начиная понимать, что за один раз сом человека не проглотит, что всё это легенды, придуманные людьми, а реально – будет съедать по кускам, откусывая сбоку, спереди, как от мягкого батона. Его обильно, резко вытошнило, и мама увела его домой.

В рабочей столовке готовить сома наотрез отказались, и добычу увезли в Астрахань, но уже разрубленную на куски. Чёрная шкура, розовое мясо, в больших варочных баках с корявым словом коричневой половой краской – «первое». Неаппетитные булыги, накрытые марлей, переложенные крапивой, потому что насекомые, как и люди, крапивы тоже боятся.

Так говорили пацаны потом, когда обсуждали на берегу Волги, в стороне от посёлка эту историю, делая «сигары» из пожухлых, длинных листьев ракитника.

Местные рыбаки приносили потрошёных осетров. Паюсную икру оставляли себе, а поселковым продавали большущих, на всю длину цинкового корыта рыбин. У них был странный, удлинённый нос, где-то снизу маленький, детский ротик, крепкие наросты-шишечки посередине туловища.

– Они ими слышат, – говорили пацаны постарше.

Хозяйки делали на зиму консервы. Тогда над посёлком пряно пахло томатной пастой, уксусом, удушливой вонью керогазов.

Ещё запомнилось, что было много верблюдов, к ним он подходить побаивался. А в прятки они играли в высоченных, душных зарослях конопли, и тогда это никого не удивляло.

* * *

Он был загорелый до черноты, его дразнили – «копчёный». Когда делали прививку под лопатку в душном вагончике медсанчасти мостопоезда, игла сломалась, медленно вползала в тело, сестра побелела от волнения и испуга, но не растерялась, схватила зубами до скрежета, вырвала обломок.

– Вот как загорел – кожу не проткнуть! – засмеялась она сквозь слёзы.

И Алексей засмеялся оттого, что она прикоснулась носом к его спине, стало щекотно, а потом он испугался вдруг и заплакал тоже, утирая крупные слёзы ладошками-дощечками, розовыми изнутри, как у негритёнка.

Сестра, мама и он смеялись радостно, плакали вдогонку, заражая друг друга странным весельем.

Когда бывало плохо, Алексей сжимался под одеялом в плотный комок, словно улитка, вползающая в хрупкую броню домика, и ему казалось, что мама крепко держит его ладошку, не даёт упасть раньше времени в крутые виражи панциря и оберегает. В каком-то возрасте он забыл об этом, но много позже – вернулось.

Он не говорил никому об этом сильном переживании, и это было его самое заповедное.

Позже ему попалось высказывание какого-то китайского мыслителя: «Где камни, там бог».

– Конечно, – думал он, – кому ещё под силу ворочать такие глыбы!

Он вспомнил, как «обожгла» щебёнка откоса, спасительно, но жёстко принимая их на себя, и засомневался в точности этой фразы. Хотя – камень, не щебёнка, но даже спустя много лет он испытывал волнение, принимаясь за этот рассказ, впадая в задумчивость, воспоминал, замирал в лабиринтах пауз, непроизвольно интригуя и завораживая слушателей неопределённостью финала.

* * *

Мама последние годы жила у старшей сестры, в духоте индустриального города.

Убедила зятя, работника Газпрома, взять садово-огородный участок и с весны до осени проводила там всё свободное время. Под её руками саженцы вырастали крупно, зелено и плодовито, она раздавала рассаду соседям, знакомым, радуясь, что им нравится.

Зять и дочь уговаривали отдохнуть, да и полно всего в магазинах, на базарах, а она возражала:

– Да я же на лавочке у дома через два часа захвораю! Без работы – нельзя!

Весной случился инсульт. На короткое время мама пришла в сознание. Спросила:

– Внучку поздравили?

Она умерла в день рождения внучки.

Сестра позвонила, Алексей срочно вылетел, хотел застать, увидеть маму. Просто взять молча за руку, посидеть рядом, а может быть – повиниться за то, что был не самым хорошим сыном, в суете мало внимания ей уделял…

Он спешил, меняя рейсы, но не успел. Простился, поцеловал в лоб, попросил прощения. Тихо, шёпотом, словно самый важный секрет маме сказал напоследок, уверенный, что она его слышит.

Смерть смогла разлучить маму с отцом…

В день их свадьбы одноклассник посадил во дворе розу. Потом началась страшная война, на этом месте стояла немецкая полевая кухня. Спустя много лет мама приехала на родину. Дикий, корявый ствол был цел, немыслимо изгибался, но цвёл.

Это так потрясло её, что она несколько дней пролежала с температурой.

Так она рассказывала, волнуясь всякий раз.

Через сорок три года смерть развела мать и отца по разным странам. Она сблизила их и уравняла, и освободила друг от друга в этой жизни.