Старая ветошь

Алексей редко доставал обширную, как контурная карта, фотографию некогда большой семьи, потом ещё разросшейся детьми от трёх сынов могучего деда. Внуками и первыми правнуками. Дед восседал за столом в центре, смотрел уверенно и прямо ему в глаза через ржавый налёт слоистой воды времени, в которой не смогли раствориться слова «справедливость», «реабилитация». Был лишь йод, разведённый водой слов, трепотнёй, массивом газетного текста, похожего на бурый кирпич, которым угрожают убить, и не пригодного, чтобы врачевать им раны. Это не примиряло его со всем происшедшим, оставалось болью, но он не особенно об этом распространялся.

Уходил и отмалчивался. Без широковещательных заявлений, не вступая в споры, даже с друзьями, в узком кругу, не уплывая со всеми на волне перестроечной мути, носил в себе и помнил до каждой чёрточки эту большую семейную фотографию с дедом в центре.

* * *

Коротко и быстро отцветают тюльпаны, потом город плавится в жаркой пыли и зное, источаемом стенами домов, асфальтом, и на день мало одной белой сорочки.

Высокий берег, памятник могучему Чкалову, куртка на богатырском плече, свитер под горло. Алексей был в выпускном классе, и тогда только входила в обиход водолазка, это была мечта многих – её «достать», купить было нельзя.

Позади Чкалова – крепость. Крохотная, и сейчас было непонятно, почему её так и не смог взять приступом Емельян Пугачёв, и слово «крепость» было, как надпись на поллитровке водки, такой масштаб, как нечто неосязаемое физически, но вполне возможное – пока сам не попробуешь.

Степь и небо. Параллельные плоскости. Знаменитое военное училище лётчиков. Несколько больших заводов, эвакуированных в Отечественную войну.

Сошёл к реке, в стороне от долгих ступеней спуска, по крутым уклонам берега. Мост, гордость отца, смотрелся мрачной громадиной, непропорциональной на сильно обмелевшей реке.

Выше в реку впадала другая, поменьше, но тоже обозначенная на карте. Вот в месте впадения он и поймал свою первую большую рыбу, судака почти на полтора кило.

С вечера снарядили, закинули донки, наживили жареными речными устрицами, побрызгав ландышевыми каплями. Одну он закрепил слабо, колышек вырвался и улетел в реку. Он на этом же месте поставил другую донку. Утром стали собираться домой, улов был слабый, в последнюю минуту вспомнил про эту донку, стал сматывать и примерно метрах в пяти от берега заметил, что шнур ведёт в сторону. Он стал энергично сматывать шнур – падали крупные капли воды – и сразу, мгновенно, увидел большую рыбу сквозь мелкую воду, рванул, выдернул на берег красивого, в бледно-серую полоску судака: тот взял наживку первой донки, но запутался в клубке шнура, а Алексей второй донкой клубок этот зацепил.

Судак мощно ударил хвостом по пологому бережку и в одно мгновение оказался почти у самой воды. Алексей в прыжке кинулся за ним, больно, до крови искололся об острый частокол спинного плавника. Подцепил его пальцами под жабры, истекая кровью, перепачканный влажным песком, не обращая на боль в исколотых пальцах, чувствуя, как внутри учащённо, с каким-то звериным восторгом дышит живое слово – добытчик, имя его пращура. Это было новое, прежде неведомое ощущение.

Много позже, читая в Библии о рыбах и рыбаках, он вспоминал того судака и своё неуёмное, страстное, почти бесконтрольное желание – схватить, поймать!

* * *

На выпускной вечер они загрузились на пароход, причалили к заросшему острову, развели костёр и пели всю ночь песни. Уже кто-то из девчонок нравился парням, и всякая ерунда была наполнена необыкновенной глубиной и смыслом, разочарования и горечь ждали на далёкой пристани, к которой они только отплыли.

Сейчас рядом празднично мелькали весёлые кабинки фуникулёра «из Европы в Азию», долетали обрывки музыки, мост казался старым, ненужным, громоздким, чёрным и мрачным – неуместным, но терпимым до поры комодом в светлой комнате новой квартиры.

– Пройтись бы сейчас по мосту, до середины, глянуть вниз.

Он почувствовал лёгкое подташнивание, словно сводило ногу от высоты, как, возможно, когда-то у отца. Мост охранял расхристанный на жаре вохровец, Алексею же нестерпимо захотелось глянуть вниз. До головокружения. Ступить в расплавленную чёрную слякоть на шпалах и… задохнуться знакомым с детства едким запахом. Жадно впитывать взглядом копоть на поверхности пролётов, разделяющих высокое синее небо на квадраты, прямоугольники, треугольники.