Старая записная книжка. Часть 3

Мало женщин видишь за работой. При мне женщина сидела за станком и ткала белое платье с букетами цветов для английской королевы. Для иных сложных рисунков на обои и картины идет до 30 тысяч и более картонов, на которых проткнуты узоры. Рабочие живут в этих домах по тесным и грязным конурам. Вот вам и le travail libre (свободный труд) – от 6 часов утра до 8 вечера в летнее время. Женщина говорила мне, что при этой работе нужно ей непременно выпить литр вина, а то и еда в горло не пойдет. В нашей гостинице нашел я молодого Сапожникова, фабриканта шелковых изделий в Москве.

Работа здесь еще не убавилась, но боятся, что с продолжением войны она убавится, потому что сбыт в торговле уже падает.

Roghe-Gardon гулянье. Ж.Ж. Руссо любил это место, тут сад. Place Bellecour – большая и прекрасная площадь с большими фонтанами. Le lion de Lion, маршал Кастеллан, седой старец, испещренный звездами, тут гуляет. Толпа, которая его видит ежедневно, бегает за ним. Все то же, что у нас.

Любезничает с дамами, которые, кажется, очень довольны, когда он на несколько минут присядает к ним, а он очень доволен эффектом, который производит на публику. Кончится музыка, и он с трудом садится на белого коня и в сопровождении двух ординарцев возвращается домой. Впрочем, он, говорят, очень строг и нелюбим солдатами, которых утомляет частыми учениями. В Avignon я видел, как обучали рекрут. Офицер поминутно вскрикивал: «О звери!» – Опять то же, что у нас, – или правду молвить, можем здесь сказать: дома лучше.

Вечером был au Palais de 1'Alcazar, род зимнего сада. Было представление итальянского цирка. Великолепное газовое освещение. Труппа волтижеров очень хороша и красивые, ловкие и смелые волтижерки. Кончилось розыгрышем приза. Австрийцам досталось, таскали их за волосы, солдаты были настоящие солдаты, в числе коих были и переодетые австрийцами. После представления один из мнимых австрийцев жаловался товарищу французу, что он его не щадил и бил заправски.

Лион. 8 июня. Был в Hotel Dien. 1800 с чем-то кроватей для больных, которых принимают бесплатно и без разбора сословия, состояния, народности и исповедания. Имеет дохода 4 миллиона франков. В больнице перебывает круглым счетом 18000 больных; смертность десятый процент, разумеется, из простолюдинов. Входят в больницу или безнадежные, или уже изнуренные болезнью. Красный Крест снабжает больницу около трети больных и большей частью чахоточных. Вот опять le travail libre. Больной обходится заведению в полтора франка. Желающие могут платить за свою кровать. Есть особые комнаты, где платят по 12 франков в день за все содержание и лечение. Залы обширные и кровати железные просторно расположены. Два придела, в которых обедня совершается ежедневно. За больными ходят сестры милосердия.

Есть и в других местах города богоугодные заведения. Недавно умер в Лионе знаменитый хирург Бонне, тот самый, кажется, который взял с Казаковой 12 тысяч франков за операцию, сделанную дочери ее. В народе идет молва, что его отравила собратия в Турине, куда приглашен он был королем для операции в семействе его.

Кончил вечер до полуночи в театре. Давали мелодраму «Картуш». Характер его довольно удачно выдержан. Я сидел в креслах и со мной было приключение вроде маскарадного, за мной сидела довольно приятной наружности дама с маленьким мальчиком. Я вообще в публичных местах не задираю разговора; но тут попросил я у нее программы, которой не мог достать в театре. Разговор слегка завязался. Она сказала мне, что, как только вошел я в театр, признала меня за русского. «Благодарить ли мне, или обижаться?» – спросил я. «Конечно, благодарить, – отвечала она, – потому что я очень люблю русских». Говорила она мне о графине Бобринской-польке, которую знала во Флоренции и с которой она в переписке. Про себя сказала она, что она смесь разных народностей: английской, итальянской и французской. Дал я ей свою карточку. Она спросила: «Да вы, однако же, не муж Вяземской, урожденной Столыпиной?» – «Нет, – отвечал я, – муж ее моложе и он мой сын». – «Ваше имя знаю теперь, а своего сказать не могу». Как так? Я ничего не мог понять в этой таинственности.

Тут пошел разговор совершенно маскарадный. Я был налицо, а собеседница моя под маской и в домино. Вдруг блеснула во мне догадка, что эта женщина, с которой Монго Столыпин был в связи во Флоренции и на руках которой он умер.

Я сказал ей, что угадал ее. «Если меня вы и угадали, то все-таки в том не признаюсь». Спросил я ее, знает ли она сенатора Халанского? Отвечала: «Знаю».

Это разрешило весь вопрос. Халанский был во Флоренции при смерти Столыпина и говорил мне в Марселе много хорошего о ней – как она ходила за больным, и о ее бескорыстии. После сказала она мне, что приехала в Лион для детей своих, кажется, сошлась она опять с мужем и с тещей своей – по крайней мере, дозволено ей видеть детей, – старшего отдает в College etc. etc. etc.