Старатели

В свободном углу магазина с кошелками и мешками покупок стояли золотничники из захребтовой пади Багульни. У половины из них, как флюсы, распирало щеки от пареного, с золою для крепости, загубного табаку. Старый, с длинными желтыми зубами Ли Чан-чу слушал старателей, попыхивая самодельной черемуховой трубочкой. Еле заметным движением головы приветствуя знакомого шахтера Залетина, Ли Чан-чу молча подвинулся, уступая ему место. Залетин за руку поздоровался с багульнинцами и гостеприимно раскрыл перед ними пачку дорогих «Сафо».

— Ну, как Багульня? — спросил он, угощая всех папиросами.

— Чего там, — отмахнулся старшинка в фуражке с белой тульей, невесть как попавшей к нему. — Ничего, паря, не моем.

— Но-но!.. — недоверчиво погрозил ему Залетин. — По пятерке, небось, моете?

— По пятерке? — в притворном ужасе переспросил старатель. — Да ты что, паря? От силы, от силы два с полтиной. «По пятерке», — с досадой проговорил он. — Вот на Зее, говорят, моют: по десятке, по двадцать, говорят, на брата обходится.

— Это где Зея?

— Тут где-то, в этом углу, — неопределенно показал старатель. — Тыщи, говорят, две километров отсюда... А Багульня наша нынче... — Он презрительно сморщился и отмахнулся. — По бортам ковыряемся, что уж там. «Сухая»-то у вас, говорят, стала? — прикуривая от залетинской папиросы, спросил он.

Залетин сразу помрачнел, смял недокуренную папиросу и бросил ее.

— Жмаева Данилу, говорят, покалечило? — с тревогой, осторожно допытывался старшинка.

— Ничего неизвестно, — отворачиваясь от взгляда старателя, отвечал Залетин. — Не откопали еще...

— Не откопали? — дрогнул багульнинец. — Всё еще там?

Ли Чан-чу вынул изо рта трубку и, оглядев печальными глазами стоявших вокруг старателей, сказал:

— Чи-Фу там! — Он приложил руку к своей сухой груди и хрипло добавил: — Друг...

— Четырех человек... — хмуро сказал Залетин.

Старатели подавленно молчали. В наступившей тишине слышно стало, как беременная жена Залетина, Клавдия, вполголоса рассказывала Варваре Щаплыгиной:

— Те-то хоть холостые, а этот на кого оставил?

У Клавдии дрогнули обветренные губы, прерывистым голосом, сбивающимся на полушепот, она продолжала:

— Иду я, а... Настенька-то за шахтой у речки сидит... Не узнаёт. Петька-то по грязи... Она смотрит и не понимает. Поплакать-то даже... бедная... не может.

У Клавдии брызнули слезы и часто попадали со щек на кофточку. Трясущимися губами Клавдия зашептала:

— Взялась вот так за волосы и... качается. У меня... мурашки по спине...

— Будет! — остановил жену Залетин.

Ли Чан-чу взволнованно, горячо сказал:

— Шибко хороший люди Чи-Фу!

Клавдия ладонью придавила на щеках слезы, сказала:

— Говорят, Василий Алексеевич думает, что, может, они живы еще...

— Нн-у! — возмутился Залетин. — Молчи уж!

— Он бут не дал закладывать, чтобы они в случае чего не угорели, — упрямо настаивала Клавдия. — Вы бы, мужики, пошли бы, помогли там...

— Там и так толчея. Полна шахта народу, — сказал Залетин.

— Нет! — перебил его Ли Чан-чу, сжимая в кулаке трубку. — Надо все люди. Надо копайла, копайла, копайла! — взмахивая кулаком, страстно заговорил он. — Наша люди ходи! — и, не оглядываясь, решительно вышел.

Старшинка багульнинцев посмотрел ему вслед, пошел за ним и, уже на улице решительно нахлобучив фуражку, широким шагом направился к «Сухой».

На площади к нему подоспели артельщики, а вскоре следом ушел и Щаплыгин, сказав Варваре, чтобы она возвращалась без него.

6

В конторе Свиридову с утра ожидали люди. Старый десятник Багульни Григорий Матвеевич Черных, робея перед директором, неловко крутил в руках запечатанную железную банку, хмурился, но говорил спокойно:

— Обносились, Наталь Захарыч. Прямо... ну, кругом. Ичиги порвали, сапоги так совсем всмятку. Были в амбаре какие-то дамские калоши, так и их. А как в такую мокрядь? Народ гудит...

— Фофанов, позовите управделами, — сказала Свиридова десятнику разреза, стоявшему у двери. — Ну!

— За наш, говорят, благородный металл в другом месте на руках, говорят, будут носить...

— Это где «в другом месте»? — спросила Свиридова, вперяясь в Черных большими темными глазами.

— Кхм-м! — гулко кашлянул в горсть завравшийся десятник и, сразу снизив тон, откровенно сказал: — Положенья плохая, товарищ директор. Контрабандисты появились. Ты бы подбросила мне пар пятьдесят хоть...

— Насчет обуви у меня — то же, — не утерпел молодой десятник Фофанов из демобилизованных красноармейцев-пограничников. — Запишите мне тоже полсотни.

— Ну, сорок, — уже не веря, что получит сапоги, сказал Черных. — Или бы хоть пар десять, — видя ничего доброго не предвещающую холодность Свиридовой, сразу в пять раз сбавил старый десятник. — Кабы не положенья... разве бы я стал надоедать, Наталь Захарыч?..

— Обуви никакой нет, — сказала Свиридова, — нисколько. И не просите.

— Так я и знал, — потерянно сказал Черных, оглянулся на десятников и раздраженно почесал подбородок под роскошной иссиня-черной с нечастыми серебристыми нитками, никогда не стриженной бородою.

— Ну, обувь, скажем, туда-сюда, — дело десятое. Голяшки от сапог срежем, ичиги починим...