Старческий грех

– Пожалуй-с! – отвечал извозчик и, откашлянувшись, пошел на крыльцо.

– О, черт, толстая какая! – сказал он и ударил девку по плечу.

– Ой, да больно! Чтой-то, леший! – сказала та, взглянув на него ласково.

Из комнаты потом послышались усиленные восклицания извозчика: «С барином езжу-с»; затем следовал какой-то гул, потом снова голос извозчика и опять восклицание: «С барином – право-с».

Девка между тем, поджав руки на груди, глядела на Иосафа.

– Нови, что ли, вы сбирать приехали? – спросила она.

Тот вспыхнул.

– Нет, – отвечал он, отворачиваясь и стараясь избегнуть ее взоров.

– Пожалуйте-с! – крикнул ему извозчик из сеней.

Иосаф не совсем смело пошел.

В первой же со входа комнате он увидел старуху, в самом деле с усами и бородой, стриженую, в капотишке и без всяких следов женских грудей. Она сидела на диванчике, облокотившись одной рукой на столик и совершенно по-мужски закинувши нога на ногу.

Ферапонтов раскланялся ей.

– Здравствуйте! – проговорила она почти басом.

Иосаф, утирая с лица платком пыль, сел на дальний стул.

– Что вы, из самой губернии, что ли?

– Из губернского города-с.

– Пошто же вы от Гаврилова-то едете?

– Я езжу по делу, о котором вам, может быть, говорил мой извозчик…

– Не знаю… болтал он что-то такое тут… Я и не разобрала хорошенько… Какие у меня деньги!

– Мы бы вам были самые верные плательщики, – сказал Иосаф, сделав при этом по обыкновению умилительное лицо.

– Никаких у меня денег нет, что он врет? Марфутка!

В горницу вошла та же девка, но что-то уж очень раскрасневшаяся, как будто бы она сейчас только с кем-нибудь сильно играла.

– Готово ли там у тебя?

– Готово, барыня, – отвечала она.

– Ну, вы посидите тут; а я в баню схожу! – сказала старуха, обращаясь к Иосафу.

И затем, слегка простонав, приподнялась и ушла.

Ферапонтов вслед ей только вздохнул и от нечего делать пересел к растворенному окну. В другое окно из избы, выстроенной в одной связи с барской половиной, выглядывала улыбающаяся и довольная рожа его извозчика. Таким образом прошло около двух часов. В это время Иосаф видел, что Марфутка, еще более раскрасневшаяся, с намоченной головой и с подтыканным подолом, то и дело что прибегала из бани на пруд за холодной водой, каждый раз как-то подозрительно переглядываясь с извозчиком. Наконец, старуху, наглухо закутанную и с опущенной, как бы в бесчувственности, головой, две ее прислужницы – Марфа, совсем уже пылавшая, и другая, несколько постарше и посолидней ее на вид, – втащили в комнату под руки и прямо опустили на диванчик. От нее так и несло распаренным телом и бобковой мазью. Несколько минут она не подымала головы и не открывала глаз, так что Иосаф подумал, не умерла ли уж она.

– Не дурно ли им? – спросил он.

– Нету-тка-с! – отвечала Марфа. – Семь веников исхлестала об нее, за неволю очекуреешь! – прибавила она шепотом и вышла.

– Палагея! – произнесла, наконец, старуха.

– Я здесь, матушка, – отвечала другая девка, почтительно приближаясь к барыне.

– Заварила ли травки?

– Заварила, матушка-барыня, заварила.

– Подавай. Чаю у меня нет, а я богородицыну травку пью, – объявила старуха Иосафу.

Палагея между тем возвратилась и принесла в пригоршнях, прихватив передником, муравленый с рыльцем горшочек, аккуратно разостлала потом перед барыней на столе толстую салфетку и вынула из шкафчика чайную чашку и очень немного медовых сотов на блюдечке.

– Налей! – приказала ей та.

Палагея налила в чашку какой-то буроватой жидкости.

Старуха, беря по крошечке сотов и сося их, начала запивать своим напитком и после каждого почти глотка повторяла:

– Ой, хорошо! Так и жжет в брюшке-то. Может, и вы хотите? – отнеслась она к Иосафу; но тот отказался. – Ну, так вы поели бы чего-нибудь, – продолжала старуха и взглянула на свою прислужницу. – В печке у тебя брюква-то?

– В печке, матушка, с утра не вынимала.

– Принеси.

Палагея опять вышла и на этот раз уж приворотила целую корчагу с пареной брюквой, до такой степени провонявшей, что душина от нее перебил даже запах бобковой мази. Она своей грязной рукой выворотила Иосафу на тарелку огромнейшую брюкву, подала потом ему хлеба и соли; но как он ни был голоден, однако попробовал и не мог более продолжать.

– Что вы не едите? С маслом оно скусней. Подай масло-то.

Девка подала; но Иосаф и с маслом не мог; зато сама старуха взяла никак не менее его кусище и почти с нежностию принялась его есть… По возрасту своему она дожила уже, видно, до того полудетского состояния, когда все сладковатое начинает нравиться.

– Вы ступайте спать на сеновал. У меня там хорошо, – сказала она Иосафу и потом сейчас же вскрикнула: – Марфутка!

Та явилась и была уже совершенно расфранченная: с причесанной головой, в чистой рубашке и в новом сарафане.

– Проводи вот их! – приказала барыня.