Старческий грех

Иосаф видел, что со старухой о деньгах нечего было и разговаривать: он печально поклонился ей и пошел. Марфутка провела его через сени, и, когда он несколько затруднился прямо без лесенки влезть на помост, она слегка подсадила его. В полутемноте Иосаф рассмотрел постланную ему на сене постель. Он снял с себя только фрак и лег; под ним захрустело и сейчас же к одному боку скатилось пересохлое сено; над головой его что-то такое шумело и шелестело; он с большим трудом успел, наконец, догадаться, что это были развешанные сухие веники по всевозможным перекладинам. К утру его начал пробирать сильный холод; во всех членах он уже чувствовал какую-то сжимающую, неприятную ломоту и совершенно бесполезно старался поукутываться маленьким, худеньким одеялишком, не закрывавшим его почти до половины ног.

«Ах ты, старая чертовка, куда уложила», – думал он, и в это время вдруг раздались шаги то туда, то сюда, и послышался гул сиповатого голоса хозяйки. Наконец, он явственно услышал, что она кричала: «Господин чиновник! Господин чиновник! Пожалуйте сюда!» Иосаф проворно накинул на себя свой фрачишко и спустился с помоста в сени. Здесь он увидел, что в растворенных наотмашь дверях стояла, растопырив руки, рассвирепелая старуха. Она была в одной рубашке и босиком. Перед ней, как-то смиренно поджав живот и опустив главки в землю, но точно такая же нарядная, как и вчера, предстояла Марфа. Несколько поодаль, и тоже, должно быть, чем-то очень сконфуженный, стоял извозчик его Михайло.

– Господин чиновник! Я вот вам свидетельствую, что этот мерзавец… с этой моей подлой тварью… помилуйте, что это такое? – объяснила Иосафу старуха, показывая на извозчика и на девку.

– Да чтой-то, сударыня, какие вы, барыня, право! – говорил Михайло, отворачивая глаза в сторону. – Только себя, право, беспокоите… – прибавил он и подлетел было к ее ручке.

– Прочь, развратитель!! – крикнула на него старуха. – Можете себе представить, – обратилась она опять к Иосафу, – всю ночь слышу топ-топ по чердаку то туда, то сюда… Что такое?.. Иду… глядь, соколена эта и катит оттуда и подолец обдергивает. Гляжу далее: и разбойник этот, и платочком еще рожу свою закрывает, как будто его подлой бороды и не увидят.

– Да я, право, сударыня… – заговорил было опять Михайло.

– Молчи и сейчас же бери своих одров и долой с моего двора. Я не могу терпеть в моем доме таких развратников. А тебя, мерзавка, завтра же в земский суд, завтра! – продолжала старуха, грозя девке пальцем. – Помилуйте, – отнеслась она снова к Иосафу, – каждый год, как весна, так и в тягости, а к Успенкам уж и жать не может: «Я, барыня, тяжела, не молу». Отчего ж Палагея не делает того? Всегда раба верная, раба покорная, раба честная.

– Матушка, это тоже божья власть! – ответила, наконец, и Марфа. – Палагея также не лучше нас, грешных; но так как сухой человек, так, видно, не пристает к ней этого.

– Молчи! – крикнула на нее старуха. – А ты убирайся: нечего тебе тут и стоять, вытянувши свою подлую харю!

Извозчик пошел.

– Позвольте уж и мне в таком случае проститься, – проговорил Иосаф.

– Как вам угодно! Ваша воля! Я вам не поперетчица, – проговорила старуха и торжественно ушла в комнату.

Девка тоже, не поднимая глаз, убралась в кухню.

Иосаф отыскал свою фуражку и пальтишко. Выйдя на крылечко, он нашел, что Михайло стоял уже тут на своей паре и только на этот раз далеко был не так разговорчив, как прежде. Иосаф, несмотря на свою скромность, даже посмеялся ему:

– Что, брат, попался?

– Да поди ж ты ее, старую ведьму, какова она! – отвечал Михайло как-то неопределенно и во всю остальную дорогу не произнес ни одного слова.

XI

Всего еще только благовестили к поздним обедням, когда они подъехали к городу. Иосаф велел себя прямо везти к Приказу.

– Пришел наш черт-то, явился откуда-то, – перешепнулись между собой молодые писцы, когда он проходил, не отвечая почти никому на поклоны, через канцелярию в присутствие.

Член уж был там и сбирался ехать к губернатору.

– Что это вы не ходили? – спросил он.

– Болен был-с, – отвечал Иосаф.

– Ну, примите без меня, если что спешное будет, – проговорил старик, уходя.

– Хорошо-с, – отвечал Иосаф и остался в присутствии.

Он подошел по обыкновению к своему любимому окну и стал грустно смотреть в него.

– Здравствуйте, батюшка Иосаф Иосафыч, – раздался почти над самым ухом его какой-то необыкновенно вежливый голос.

Бухгалтер обернулся – это был бурмистр графа Араксина, всего еще мужик лет тридцати пяти, стройный, красавец из себя, в длиннополом тончайшего сукна сюртуке, в сапогах с раструбами, с пуховой фуражкой и даже с зонтом в руке, чтобы не очень загореть на солнце.

– Взнос за вотчину! – проговорил он, проворно вытаскивая из кармана своих плисовых штанов огромную пачку ассигнаций и кладя на стол. – Квитанцию, Иосаф Иосафыч, нельзя ли, сделать божескую милость, к именью выслать, – прибавил он.

– К именью?