Старец Паисий Святогорец: Свидетельства паломников

Вереницы людей посещали его келлию. Как только приходил автобус в Карею и оформляли разрешение на пребывание здесь, все сразу же устремлялись к отцу Паисию. Он был первой целью, первой остановкой. Иногда, когда случалось, что он не открывал, я удивлялся. Тогда старец говорил мне: «Мы помолимся, и если Господь нас оповестит, то откроем».

Для старца главнейшим деланием была молитва. А после того — служение людям. При всех своих страданиях и скорбях он как бы не имел плоти. Не знал, что значит сон, что такое отдых. Он всегда был благорасположен и всегда готов был в свое сердце принять человеческую боль. Помню, в 1981 году, после ночной рождественской службы, мы беседовали и он объяснял мне, как велика любовь Божия. Любовь Божия, говорил он, живет в человеке как огонь. «Несколько лет назад, — поделился он сокровенным, — так сильно горела во мне эта любовь, что кости мои таяли как свечи. И однажды на меня снизошла такая благодать, что я упал на колени и не мог дальше идти. Я боялся даже, что меня увидит кто‑нибудь и не поймет, что с мной случилось». Спустя восемь лет эта великая любовь преобразовалась, не оставляя его конечно, в великую боль за мир. Видимо, с тех пор, сделавшись вместилищем Бога, старец посвятил себя страждущим.

К отцу Паисию приходили люди всех сословий. Образованные и необразованные, епископы и простые монахи, представители других вероисповеданий…

Обычно и самые места, где он жил, были невообразимые; келлия Честного Креста была настолько отдаленной, что я помню, насколько мог охватить глаз, мы не видели ни одной другой келлии вокруг. Пустыня. Помню, старец говорил мне: «Если услышишь какой‑то шум ночью, не бойся. Это кабаны и шакалы».

Известно, что вся жизнь старца прошла в болезнях. Помню, когда у него были сильные головные боли, он прикладывал ко лбу пластыри, чтобы ослабить их. Иногда, когда заболевали мы, он говорил: «Послушай, что я тебе скажу, отец мой, мне моя болезнь принесла намного больше пользы, чем здоровье». Несмотря на болезни, он никогда не пренебрегал своими обязанностями. Он вершил свой подвиг до полного изнеможения. Помню, в монастыре ночная рождественская служба продолжалась примерно десять часов. Старец весь день принимал народ и совсем не отдохнул. Всю ночную службу он простоял. Я сидел рядом с ним и ждал, когда же он сядет. Он ни разу не присел за всю ночь. В какой-то момент он мне говорит: «Не можешь немножко отойти? Ты — полицейский!» Он понял, что я стоял рядом с ним и ждал, когда он сядет.

Его любовь щедро распространялась на каждого, кто к нему приходил, особенно на скорбящих и на молодежь. Один случай произвел на меня особенно сильное впечатление. Это было в 1982 году, когда на Святую Гору приехал некий из Афин молодой человек, полный тревоги, разочарованный в своей жизни и в своем окружении. Одет он был неопрятно; все свидетельствовало о неустойчивости и беспокойстве молодого человека. Я повел его к отцу Паисию, они поговорили, и потом он уехал.

Спустя два–три месяца он вернулся и плача рассказал мне следующее. В Афинах, когда у него были какие‑то неудачи и на него напали печаль, уныние, он сел на мопед, чтобы поехать куда‑то и свести счет с жизнью. Он ехал на большой скорости и говорил: «Никого нет в мире, никто меня не любит, не интересуется мною, лучше мне погибнуть, покончить с собой». Он выехал из Афин и продолжал ехать по дороге с мыслью о самоубийстве. Внезапно его мопед остановился безо всякой видимой причины. И в то же мгновение он увидел перед собой отца Паисия, который ему говорил: «Остановись, не делай этого». Увидел лицо старца — и сразу же вспомнил, что это единственный человек, который его по–настоящему полюбил и выразил ему свою любовь. Отец Паисий был очень горяч и открыт. Когда к нему приходили молодые люди со своими проблемами, он выказывал им любовь необычайную, как к маленьким детям. Так эти молодые люди получали утешение.

После того как юноша рассказал мне эту историю, я пошел к старцу и спросил его: «Неужели правда произошел этот случай?» — «Не знаю, но часто, когда я молюсь у себя в келлии, Дух Святой переносит меня в больницы, в дома страждущих, к людям, которые готовы совершить самоубийство. Я ничего не делаю, только молюсь и ставлю свечи».

Когда старец болел и я за ним ухаживал, мне постоянно приходилось бывать в его келлии Честного Креста. Она была очень маленькая (2,5 х 2 метра). Старец всегда топил русскую печь, встроенную в стену, потому что страдал от холода. В одном углу стояла его кровать, деревянная, похожая на гроб, над ней — множество икон и сверху — большая русская монашеская схима. В другом углу на полу лежали лохмотья, которые почему‑то назывались ковром. Старец поддразнивал меня и говорил: «Это ковер персидский, мне его привезли из Багдада». На самом же деле это была старая тряпка, которую использовали, чтобы надевать седло на мулов.

На скамеечке он сидел и молился иногда; доску клал на колени и писал; нишу в стене использовал для хранения нескольких листов бумаги и двухтрех карандашей.