Старик и ангел

Итак, в дверях стояли, обнявшись, двое молодых мужчин, на которых из одежды были только обернутые вокруг чресел (не знаете слово? — в словарь, дорогие, в словарь, а я вам не подрядился, по ходу, только вам понятные слова употреблять! по ходу знаете? ну, и чресла выучите для равновесия) большие купальные полотенца. Все остальное было обнажено, и если бы Сергей Григорьевич был поспокойней, он бы отметил, что таких атлетически сложенных мужчин он не видел даже в своей спортивной юности. Так же, как не видел тогда и даже представить не мог бы мужчин с выкрашенными в золотисто-желтый цвет короткими кудрями, с серьгами в ушах и с татуировкой — у одного на правом плече был кружок с крестиком, у другого, на левом, со стрелкой. Кажется, знаки Марса и Венеры, вплыло в голову профессора смутное воспоминание, и одновременно ситуация стала понемногу проясняться. Один из юношей, изящно жестикулируя и любезно улыбаясь, быстро заговорил по-немецки, причем в первой же фразе мелькнула frau Schapowal-Kusnetzoff, а другой, мягко сбросив руку друга со своего плеча и кокетливо улыбнувшись одновременно ему и Кузнецову, исчез в глубине квартиры. «Нихт ферштее, — почти исчерпав этим свой немецкий, сказал Кузнецов, — дас ист майне…» И он обвел рукой прихожую, тут же усомнившись в сказанном — прихожая была белая, у стены стоял никогда не виденный им стеклянный столик на хромированных металлических ножках, и уходившая вглубь квартира была вся белая, и все в ней, сколько мог видеть Кузнецов, было белое, стеклянное и металлическое. «Nein, — ласково улыбаясь, возразил златоволосый молодой человек, — nein…»

Тут вернулся и второй, неся старую сумку Сергея Григорьевича с надписью KLM — память о прежних временах и комфортабельных перелетах из университета в университет. В другой руке малый держал раскрытую книжечку карманного формата. Протянув сумку Кузнецову, он заглянул в книжку.

— Аренда, — с натугой прочитал по разговорнику немец, — докюмент… Ми йезть земья auf Berlin… Аренда от frau Schapowal-Kusnetzoff… Зпасибо, ja-a?

Сергей Григорьевич, для удобства повесив сумку плечевым ремнем на шею, как кондуктор, расстегнул молнию.

Прежде всего он увидал прозрачную папку с бумагами, сверху лежало письмо от жены в неполную страницу величиной. Прекрасный почерк, не виденный им уже много лет, он узнал сразу, взял папку и стал читать сквозь мутно-прозрачный пластик, не вынимая бумагу.

«Сергей! Прости за прямоту: не знаю, прочтешь ли ты это письмо, так что пишу на всякий случай. Квартиру я сдала гомосексуальной паре из Германии, они сделали прекрасный ремонт и платят приличные деньги. Из этой их платы ты сможешь ежемесячно получать сумму, достаточную, чтобы снимать маленькую квартиру, — теперь я знаю московскую ситуацию с арендой квартир. Думаю, у тебя будет еще оставаться — вместе с пенсией — на приемлемую для тебя еду и даже рюмку-другую, если ты еще не испугался достаточно, чтобы бросить пить. Остальную ренту я оставлю себе — думаю, за десятилетия жизни с тобой, за унижения и все мои мучения я это заслужила.

Прощай. Думаю, что больше мы не увидимся. Если возникнут какие-нибудь проблемы с отчислениями тебе из квартплаты — позвони по этому московскому телефону, это мой адвокат, он все сделает. А со мною связаться не пытайся. Ольга».

Пока он читал письмо, блондины молча смотрели на него, а как только он поднял глаза от текста, тот, который ходил за сумкой, с самой очаровательной из возможных улыбок протянул ему пачку тысячерублевок, извлеченных неизвестно откуда.

— Трид-сиать тисиач, — сказал он. — Зпасибо, йа-а?

Сергей Григорьевич молча взял деньги, сунул их в карман пальто и пошел вниз. Повернув на следующий пролет лестницы, он поднял глаза и увидал немецких влюбленных, стоящих в дверях. Они нежно улыбались и махали ему руками, будто провожали в дальнюю дорогу.