Старик Хоттабыч. Голубой человек

- Ага, - сказала Шурка. - Он меня пускай шпандырем, а я все равно свое да свое.

Он увидел озадаченное Фенино лицо.

- И к тебе, Фенечка, тоже такая же просьба, И ко всем твоим, то есть нашим друзьям… Обещаешь?

- Ну ладно уж, обещаю, - сказала Феня, не желая, видно, портить отказом последние минуты свидания.

- Честное слово?

- Честное слово, - сказала Феня и вздохнула. Что ни говори, а сказывается тюрьма даже на Егоровых мозгах.

- И ты, Шурочка, не забудешь?

- Не забуду. Раз надо сказать, значит, надо…

- Свидание кончилось?… Кончилось свидание! - пробубнил дежурный надзиратель. - Попрошу господ родственников очистить помещение!… Кончилось свидание.

- Прощай, Егор, - сказала Феня и прослезилась. - Не поминай лихом!

- До свиданьица, Егорушка! - крикнула Шурка. - Ты не сомневайся! Как ты, сказал, так я и сделаю! И, пускай батя меня даже шпандырем!. Я не устрашуся.

- Щурочка! - вспомнил Антошин. - А голова?

- Какая голова? - удивилась Шурка.

- А, которую ты ставила об заклад, ты ее мне как, тоже через контору перешлешь?

- Так ты ж не угадал! - с ходу вывернулась Шурка. - Ты ж сказал, что я кусок оттяпала пальца, а, я оттяпала только ку-со-чек!… Я ж тебе показывала.

- Ладно, - смилостивился Антошин, не, отрырая от нее глаз, - Носи ее пока на плечах. Только пользуйся ею с толком! Смотри не будь дурой! И будьте обе счастливы!

- Не буду я дурой! - уже из коридора обещала ему Шурка. - Вот те крест не буду!

У дверей комнаты свиданий, переминался с ноги на ногу в ожидании своей очередда другой, арестант.

- Твое фамилие? - по всей форме спросил у аарестанта, надзиратель. - Ты кто такой будешь?

- Я буду Серебряков, - веседо отвечал, арестант.

- Правильно, - сказал надзиратель. - Раз ты Серебряков, то иди, имей свидание со своей женой.

Серебряков… Серебряков… Откуда ему, Антошину, так запомнилась эта фамилия?…

И его вдруг словно молнией озарило, - Воеемь мееяцев ускользало из его памяти то очень важное, что заставило его, больного, с повышеигной температурой, черной и ледяной январской ночью сорваться с постели, чтобы немедленно бежать, будить Конопатого и сообщить ему такое, что требовало немедленного принятия мер. Над московскими революционными кружками нависла грозная, но тщательно законспирированная опасность. И фамилия этой опасности (эта опасность имела имя, отчество и фамилию!) была Серебрякова, матерая провокаторша Анна Егоровна Серебрякова, знаменитая «Мамочка» Московского охранного отделения.

Надо было любой ценой, во что бы то ни стало предупредить о ней, обезвредить эту гадину! Но как? Послезавтра его отправляют по этапу. Писать некому: он не имеет адресов, да и очень уж это неверное дело - писать о таком в письме. Свиданий ему больше не предстоит. Да на свидания в присутствии надзирателя ничего и не скажешь.

Значит, надо бежать… Пусть его даже через день-другой поймают, пусть прибавят ему за это срок, но он должен предупредить о Серебряковой.

Несколько поостынув, он правда, уразумел, что те предательства, которые «Мамочке» уже удались или до конца ее карьеры еще удастся совершить, принадлежат истории и тут ему уже ничего поделать нельзя. Но ведь будут же еще в «работе» этой гадины провалы, неудачи, и может быть, некоторые нз них произойдут как раз в результате его вмешательства.

Как это кстати получилось, что ему прислали в передаче нюхательного табачку. Он собирался подарить его Внучкину, который, не в пример другому надзирателю подлюге Романенке, относился к нему по-человеческн каждый раз, когда это позволяли обстоятельства.

Бежать во что 6ы то не стало и чего бы это ему впоследствии нн стоило! И уже он заодно тогда и на чердаке побывает и провернт, закопал ли он там вторую часть «Друзей народа», или это ему и в самом деле только примерешилось…

Все это промелькнуло в мезгу Антошина, пока они, гулко стуча по чугунным ступеням, поднимались с надзирателем со второго этажа на пятый, обратно в ere одиночку. Решено!… Окончателыю и бесповоротно!…

Теперь он мог снова вспомнить о Шурке, которая - подумать только! - ни больше и ни меньше, как малолетняя Александра Степановна, и ему стало весело.

Надзиратель искоса глянул на него, не удержался:

- Ишь как развеселился, от свидания! Любишь её?

- Кого? - не понял Антошин.

- Знамо кого, невесту, - понимающе подмигнул надзиратель и осклабился: Ишь, зубы оскалил! Рот аж до ушей…

- Люблю, - сказал Антошин. - Очень!

- Эх, люди, люди! - вздохнул почему-то надзиратель.

V

Все произошло так, как было описано в газетной заметке, которую мы привели на первой странице нашего романа. Вернее, почти так.