Старик путешествует

У меня есть цветная фотография монастыря. На обороте отпечатано «Монастырь Дадиванк (Хутаванк) V–XIII века. Основан на месте захоронения одного из учеников апостола Фаддея. Известен своими редкими по красоте фресками XIII века. Арцах (Нагорно-Карабахская Республика)».

Карабах / Он же Арцах / 2018 и 2019 годы

В карабахских школах обязательно есть кабинет русской литературы. Что меня поразило, что в окружении стайки прочих русских писателей, обязательно в центре, висит большой портрет Лермонтова. Он ведь писал о Кавказе, наверное поэтому.

А ещё потому, что чувственные души карабахских армян близки мистической душе Лермонтова.

Я пришёл к выводу, что они правильно понимают табель о рангах русской литературы. А сами русские — неправильно понимают. Сравните поэму Лермонтова «Мцыри» с «поэмой» же Александра Пушкина «Евгений Онегин». Евгений Онегин — глупая либеральная безделка о бездельнике (сегодня его характеризовали бы как хипстера из богатой семьи), который, надев модную шляпу («широкий боливар»), едет тусоваться на бульвар, «пока пленительный брегет не пропоёт ему обед», сравните с проникновенной поэмой «Мцыри». Или с «Демоном» — совсем другие категории, великие и глубокие. Недаром на образности «Демона» построены и жизнь, и творчество другого великого человека русского искусства — Михаила Врубеля.

Так вот Лермонтов. Я считаю его глубже Пушкина. Тот холодный и поверхностный, Лермонтов — чувственный, значительный, указующий на глубины страстей и мыслей, куда Пушкин и заглядывать не отваживался.

Арцах / 2018 год

Проходим мимо всякого железа. Спинки железной кровати, железные ржавые листы с крыши. Сразу на второй этаж, пройдя мимо железа, что делает дом похожим на старческое жилище, сразу на второй этаж — да и жилой ли первый этаж? Подымаемся на террасу. С одной стороны у террасы двери в жилые комнаты, ещё одна стена — глухая, а две стены занавешены от солнца клеёнками. У глухой стены сидит старуха, вся в чёрном, мать мужчины. Солнце аж шкварчит, на нём можно яичницу жарить. Посреди кухни стол, где мука и жена троюродного брата Альберта, женщина, похожая на маму этого ещё молодого мужика, тотчас лепит знаменитые — как их назвать? — типа гварцители, хачапури — как их? — с зеленью. С зеленью делают только в Карабахе. На газовой плите днищем кверху лежит большая сковорода, на ней, накалённой, и пекут эти, с зеленью. Гварцители? Хачапури? А, «чобурек» это называется, только это не чебурек. Скорее, зелень внутри блина.

Я попросил Альберта привезти нас в настоящую деревню. Это настоящая армянская деревня.

Зной, у входа в деревню на террасе под навесом сидят старые мужчины, чёрные кожей, как сицилийцы, и играют — возможно, в домино. Ещё только утро, носы торчат из-под сицилийских кепочек. Кстати, на старушке в нашей кухне надеты чёрные нитяные чулки — может быть, в чёрных нитяных ей менее жарко? И тапочки у старушки чёрные, и, как сейчас говорят, «top» — чёрный. И она всё время улыбается. Её сын — ещё молодой мужчина, и два мальчика — внуки, смелые, бегают по кухне.

— Мой отец был здесь директором школы. Все его помнят, потому и ко мне все хорошо относятся, — говорит мне Альберт. — Потом пойдём в школу — я его тебе покажу. Видишь, как живут, небогато, но всё есть. Вон слива, очень много слив рожает, вон виноград к стене привязан. Здесь у всех так…

— А ослик чей?

— И ослик наш, брата моего. Наш осёл.

Обратно выходим, старики ушли от жары. Ни домино, ни стариков.

— На склоне горы строились, не очень удобно, но всё есть. Курицу вон отварили, сейчас вино достанут из погреба.

Небогато живут, но если гости пришли — лучшее подадут. Ты думаешь, они каждый день так едят, чтоб и сыр, и вино, и курица? Нет, это потому что гости приехали. — поясняет Альберт.

— Слушай, — говорю я Альберту. — Земля принадлежит тому, кто её отвоевал и её возделывал в поте лица своего. Право на землю имеет тот, кто готов заплатить за неё своей жизнью. Тому, тем она нужнее, чем тем, кто струсил и убежал.

Может быть, я говорю Альберту эти слова, чтобы он не сомневался, что я знаю, что армяне отвоевали эту землю, потому что она им была нужнее, чем азерам. Так как-то.

Белое домашнее вино, скорее слабое, липкий молодой сыр. Старушка вся в чёрном. И раскалённое в тысячу вольт солнце. Ржавое железо пригодится в хозяйстве. Старушка улыбается. Сын ещё молод. Жена работящая, дети энергичные. Жизнь удалась. Курица есть, гости довольны. Курицу по-простому сварили. Крестьяне предпочитают варить мясо.

В Сербии, я помню, на адски горячем плато над Адриатикой отец моего охранника-серба сварил нам петуха, извиняясь, что семья обеднела и не может, как прежде, резать для гостей барашка.

В школе, в холодных рамах за стёклами — погибший директор и погибшие его ученики. Угощают кофе в щербатых сосудах и коньяком. Без гостей кофе-то пьют, как же без кофе, но вот коньяк, думаю, нет.

Арцах: Гюлистан