Старикам здесь самое место

Таким Кин был всю жизнь. Глядя на него, можно было с лёгкостью предположить, что женским вниманием доктор окутан как пьянящим опиумным туманом, из которого по собственной воле никто не выбирается. Но счастливчик в женщинах не нуждался. Жизнь любит сатирические контрасты, несмотря на свою скучную серость. Красавчик с глубокими глазами, похититель сердец, а точнее, хирург, уставший вытаскивать стрелы Купидона из каждой женской груди, был пресным однолюбом. Скучным, но счастливым, женатым на той, без которой жизни своей не представлял.

Взгляд Кина снова завяз в пространстве. Доктор словно проваливался куда-то – туда, где эта самая жизнь была жива.,

«Порядок снаружи – порядок внутри»: эта фраза, написанная на табличке рядом с рабочим столом Кина, сегодня выглядела жестокой насмешкой. Бардак в кабинете можно было назвать рабочим беспорядком, если бы там кто-то работал, а не беспробудно пил – до момента, пока этиловый спирт не выключит сознание и не избавит от реальности, которая неотвратимо возвращалась каждое утро.

«Сегодня» для доктора наступило значительно раньше, чем планировалось. Судя по всему, он даже не успел умыться: красные заспанные глаза, наспех зализанные волосы, лицо серое – то ли от отросшей за ночь щетины, то ли от похмелья, – халат, застегнутый не на все пуговицы… И даже бабочка, всегда сидевшая на шее Кина строго горизонтально, сейчас выглядела ушедшей в пике. Ум доктора перестал быть спокойным, обаяние сменилось на нелюдимость, душа, светлая и полная любви, перестала получать тепло, потеряла высоту, скукожилась до размера пули и застряла где-то между легким и сердцем.

– Что скажете, доктор Кин?

Шериф сделал несколько шагов по кабинету, чтобы отогнать ненужные мысли.

– Действительно, не боится, – подтвердил врач.

Лучше бы ничего не говорил. Ответ рассердил шерифа, и он окончательно решил не затягивать дело: соблюсти условности и оставить эту парочку вдвоем – пусть делают что хотят. В протокольном журнале сделать пометку о месте/времени и перевернуть страницу. Хотя, признаться честно, с куда большим удовольствием Койл зафиксировал бы обстоятельства кончины Прайса, а не покушения на его жизнь.

– Итак, мистер Прайс, где вас так удачно подстрелили, что оставили в живых?

– Шериф, вы не очень-то дружелюбны.

– Отвечайте на вопрос.

– Это было у углового дома на западной стороне.

– Во сколько это произошло?

– Полагаю, что где-то около четырёх утра.

– Какого черта вы делали там в четыре утра?

– Я сидел в засаде.

– В засаде? На кого?

– Видите ли, шериф, когда официальная власть не желает замечать постоянных краж скота, я взял на себя ответственность за решение этого вопроса.

Водонапорная башня угрожающе накренилась и чуть не рухнула на диверсанта, подпилившего ей одну из опор. Шериф Койл покраснел. Конечно же, он знал о том, что в округе регулярно пропадает скот, причем если раньше преступники занимались этим в окрестностях – грабили пастухов, отбивали стадо, воровали на отдаленных фермах, – то сейчас кражи происходили прямо в городе, дерзкие, наглые. Время, что ли, такое наступило? Бессовестное? Зачастую небольшое поголовье коров и пара лошадей – это все, что есть у среднего жителя Техаса. Это его настоящее, это его будущее. Это и ужин на столе, и завтрак следующим утром. А что за человек без верного коня? Слабый, медленный, обозленный, потом, скорее всего, пьяный, затем бедный, дальше, вероятно, беззаконный, а там и до могилы недалеко. Это если уж совсем не повезло.

Но шериф не мог поймать похитителей. Из помощников у него осталось всего-то четыре человека, и один из этих четырёх был ранен при попытке задержать тих самых воров, а второй – старик-охранник, который должен следить за заключенными, но вместо этого обычно спит прямо за столом. Возраст взял свое, и опытный вояка, прошедший американо-мексиканскую, а затем и гражданскую войны, превратился в часть интерьера тюрьмы при офисе шерифа. Заключенные дразнили его «Микки-закладка» – из-за того, что старик засыпал, уронив голову прямо на открытую страницу тюремного журнала, и чернила отпечатывались у него на щеке и белых усах. Что примечательно, в дежурство Микки-закладки еще никто не убегал: наверное, просто не могли – то ли от смеха, то ли из жалости.