Старики и бледный Блупер

Я пялюсь на свои ботинки. «Ага, помню. Чертов этот Хюэ».

— Она подошла прямо к нам во время боя, — говорит Папа Д. А. — В Цитадели. Она такую маленькую тележку везла, «коку» со льдом продавала, под огнем.

Мы ей: «Где Ви-Си?».

А девчонка: «Ты Ви-Си».

А мы: «Ты Ви-Си-бебисана».

А она: «Нет Ви-Си. Ви-Си номер десять тысяч».

А мы: «Бебисана, ты бум-бум?». А она хихикнула еще, помнишь? Она сказала: «Ты дать мне боку деньги».

Я говорю: «Кончай, Д. А. Это уж из первобытной истории».

Но Д. А. уже вовсю прокручивает кино про Хюэ в своей голове: «Какой-то тупорылый хряк тогда заплакал. Как звали — не знаю. Просто какой-то тупорылый хряк со своей личной проблемой».

— Бебисана присела перед хряком. Она подняла его каску — едва подняла — и надела. Каска ей голову целиком накрыла. Смешная такая. Хряк засмеялся. Перестал плакать и снял с нее каску. Она хихикнула.

— Эта сучонка сбегала к тележке, вытащила для хряка бутылку холодной «коки», открыла ее и все такое, прибежала обратно и дала ее ему. «Я тебя сувенир, — сказала она. — Морпех номер один!»

— Хряк снова засмеялся, отвалился и начал «коку» попивать. А бебисана вытащила чайкомовскую гранату изо льда, выдернула чеку, сунула гранату под открытую полу хряковского броника и прижала к его голой груди, а он знай себе «коку» тянет.

— А потом хряк глянул вниз, помнишь? Помнишь, какое выражение у него на лице было? Он глянул вниз, и тут хряк с бебисаной растворились в облаке дыма, раздался грохот и обратил их хрен знает во что.

— Знаю, — говорю я. — Помню.

Д. А. говорит: «Джокер, когда младенцы подрывают себя самих, чтобы убить одного-единственного хряка, с программой определенно что-то не так. Я приехал сюда, во Вьетнам, чтобы гуков убивать, не детишек малолетних. Малолетние детишки, покуда не вырастут — не гуки. Но у косоглазых даже младенцы вылезают из матки уже вооруженные до зубов и с ненавистью к морпехам, Джокер, и я не знаю, почему так. И как нам отлучить их от пропаганды, что в молоке в грудях их матерей? Я ведь вроде как профессиональный боец. Ну, как будет смотреться в моем личном деле, если запишут, что меня убило дитя малое? Недостойно как-то. Кто мы, Джокер? Мы — хряки. Мы должны быть лучше всех. Что с нами не так?»

Я встаю. «Пойду мертвых гуков прибирать».

Папа Д. А. удивленно глядит на меня. «Вот так вот, взял и поперся куда-то мертвых гуков прибирать? Давай потом. Я же стреляться собрался».

— Без патронов?

— Так я-то так, тренировался. Патроны-то есть.

Я говорю: «Ну ладно, а мне-то что делать?»

— Ну, типа, отговори меня и все такое.

— Вот так вот? Это типа как?

Папа Д. А. думает. «Ну, типа, скажи: «Жить хорошо».

— Жить хорошо.

Д. А. говорит: «А вот и нет».

Я говорю: «Верно. Жизнь — отстой. Жить херово».

Папа Д. А. уж и не знает, чего еще сказать. Потом говорит: «А почему не расскажешь, как всем будет меня не хватать?»

Я киваю, обдумывая эту мысль. «Ага, ладно. Ну хорошо, мне будет тебя не хватать, Д. А. И Грому. Может быть. То есть, Грому ты никогда не нравился, но ему, возможно, будет тебя не хватать. Салаги о тебе жалеть не будут, они слишком тупорылые, чтобы понимать, кто ты такой. Вот Черный Джон Уэйн, наверно, о тебе пожалел бы, но его тут нет, он взял билет в один конец в турбюро для убитых и уехал. Да и останься Черный Джон Уэйн в живых, и то он сказал бы, наверное: «Син лои, вот ведь жопа, сочувствую».

— Именно так, — кивает Папа Д. А. — Именно так. Сочувствую.

Смеется.

Я говорю: «Пивка холодного хочешь?»

— Так точно по последнему, — говорит Папа Д. А., поднимая взгляд и веселея на глазах. — Мне точно не помешало бы.

Я говорю: «Ну, как на халяву наткнешься, Д. А., обязательно засувенирь мне кусок побольше».

* * *

Я вылезаю из «конекса» Папы Д. А. и выдвигаюсь обратно к своему. Небо на горизонте розовеет и нежно голубеет.

Рассвет над Кхесанью. Неожиданно материализуется день, роса поблескивает на палатках трущобного городка, выстроенного из полусекций укрытий и грязных пончо. Из последних оставшихся блиндажей, которые понемногу разлагаются и исчезают, из зевов искусственных пещер упертые люди-рептилии высовывают головы в стальных касках в холодный утренний воздух, щурятся, бороды щетинятся на лицах, они выглядят грузно в бронежилетах и мешковатой тропической форме, а из их рук уродливыми побегами прорастает оружие. Передвигаются они сгорбившись и быстро, этаким кесаньским полубегом, топают по щиколотку в красном иле — хряки, зачуханные полевые морпехи, бредут, до конца еще не проснувшись и почесывая яйца, к закутанным в мешковину полевым писсуарам.

«Летающий кран» поднимает гаубицу с палубы и хлоп-хлопает в небо свинцового цвета. Гаубица болтается на конце стального троса как здоровая игрушка.

Я вползаю в свою нору из серого металла и пытаюсь заснуть.

Снаружи вопит кто-то из инженерных войск, громко и нудно: «БЕРЕГИСЬ, ВЗРЫВАЮ! БЕРЕГИСЬ, ВЗРЫВАЮ!»

Умп.