Старики и бледный Блупер

Сонг говорит: «Спасибо, Ле Тхи. Дальше: было сражение, и доблестные бойцы Фронта разбили американских империалистов и пехотинцев их наемной марионеточной армии. Было убито восемьсот противников. Одна четвертая убитых противников были пехотинцами наемной марионеточной армии, а остальные — американскими империалистами. Сколько американских империалистов было убито в сражении?»

Одна рука поднимается вверх.

Сонг говорит: «Ле Тхи».

Ле Тхи говорит: «Было убито шестьсот империалистов».

Сонг смеется: «А ты сегодня просто молодец, Ле Тхи».

Ле Тхи хихикает. Краснея, говорит: «Да, молодец».

* * *

После урока Сонг переодевается, и мы отводим класс на рисовые поля.

Каждый вносит свой вклад в уборку урожая.

Мы срезаем рис под тяжелыми горячими ударами солнца — день напролет, каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок в деревне.

Когда наконец-то кончается день, и мы прекращаем срезать рисовые побеги, мы с Сонг носимся босиком по дамбе, играем в догонялки. Очень важно добраться до дома до сумерек и освободить тропинки для духов предков, которые каждый день гуляют по деревне.

* * *

Мы пробегаем мимо буйвола, который разлегся в грязной луже. Бу реально тащится.

Слышен грохот ссыпаемого риса. Мы видим, как женщина купает ребенка в колодезном ведре. Проходим мимо хижины, из-за плетеной двери которой в илистую лужу писает мальчонка.

Жители деревни возвращаются с полей, а солнце оранжевой кляксой висит за зеленкой. Мужчины и женщины, что рыбачили на реке, вытаскивают лодки из воды. Выбрасывают на песок черные сети между лодками.

Берег реки усыпан высокими кокосовыми пальмами, бамбуковыми порослями, кое-где растут хлебные и огненные деревья. Ветер шевелит пальмовые ветви, и они тихо трутся друг о друга.

Женщины постарше залезли в реку, стоят по колено в бурой воде, шлепают бельем по торчащему из воды стиральному валуну, полощут белье в резвых струях воды.

Жизнь в освобожденном районе: в самом центре деревни с дюжину маленьких черных свинюшек хрюкают и роются в корнях гигантского банана. Единственная в деревне машина уперлась в ствол банана: ржавый остов старого французского броневика.

В этой деревне нет: электричества, рекламных щитов, водопровода, телефонных столбов, ресторанов, льда, мороженого, телевидения, автострад, пикапов, замороженной пиццы.

Хижины в этой деревне настолько естественно сливаются с буро-зеленым ландшафтом, что кажется, будто растут они прямо из земли как большие квадратные растения.

Когда я только появился в деревне, больше года назад, я сказал себе: «Эти люди — не индейцы из наших резерваций. Эти вьетконковцы — не мутанты-азиаты, как те вьетнамцы, которых я знал, когда был морпехом, это не жалкие, павшие духом люди, культура которых — всего лишь копия, а самоуважения ноль, не продажное ворье, бессовестные голоштанные попрошайки и потаскухи — тихуанские мексиканцы. Эти вьетконговцы — совсем иная раса. Они исполнены гордости, нежности, бесстрашия, беспощадности и невыносимо вежливы.

Когда я проснулся тогда, в первый день, я думал увидеть перед собой япошку-офицера с лошадиными зубами, в очках со стеклами толще стенок в бутылках с «кокой», с самурайским мечом в одной руке и букетом подожженных бамбуковых побегов в другой. Но бамбуковые побеги под ногти мне никто не загонял.

Сонг объясняла мне потом: «Мы не пытаем. Мы критикуем».

Века нищенского существования на грани вымирания от голода и нескончаемая война не озлобили вьетнамцев, не лишили их чувства сострадания. Культура у них древняя, и была у них еще до войны.

Год назад я выглянул в окно дровосековской хижины и увидел отряд детишек с бамбуковыми ружьями, они пытались сбить игрушечный бамбуковый самолетик, подвешенный на ветке.

— Бат онг май! Бат онг май! — скандировали детишки: «Американца поймали!»

Само собой, говорил я тогда по-вьетнамски как туземец по-английски, и решил, что они говорили нечто вроде «В огонь неверного!»

Когда Сонг пихнула меня обратно на циновку и обтерла лицо влажной тряпкой, я проорал: «Баочи! Баочи! Баочи!» И добавил: «Я не Джон Уэйн, я всего лишь его печенюшки ем!»

Корпус морской пехоты отправил меня во Вьетнам в качестве военного корреспондента Корпуса морской пехоты.

Это было еще до того, как я вывел из себя майора-служаку в Хюэ, и доигрался — опустили в хряки. Мы, корреспонденты, носили нашивки «Баочи» на куртках тропической формы, и всегда говорили, что если нас будут брать в плен, мы будем орать «Баочи» — «газетный репортер». И тогда гуки из СВА подумают, что мы большие шишки, гражданские репортеры из Нью-Йорка, и не станут расстреливать нас в затылок.

Само собой, Дровосек знал, кто я такой, потому что именно Дровосек нашел меня, валявшегося без сознания у речного берега, в миле от деревни, и притащил меня домой на собственной спине — холодной темной ночью, больше года назад..

Никто не знает, как я оказался у речного берега.

* * *

Больше года уже Дровосек меня изучает. Больше года уже вьетконговцы пытаются обратить меня в свою веру на благо дела своего. Больше года уже я притворяюсь, будто обращаюсь.