Старики и бледный Блупер

Когда Сонг усаживается на место, Дровосек склоняет голову и говорит: «Кач манг муон Нам» — «Да здравствует революция».

Мы с Сонг и Джонни-Би-Кулом отвечаем в унисон: «Кач манг муон Нам».

Мы дожидаемся, пока Дровосек не возьмет палочки, поднесет плошку ко рту и начнет есть. Только после этого за палочки берутся Сонг и Джонни-Би-Кул. Я беру свою белую пластмассовую ложку.

Дровосек перестает жевать и говорит, точно по сценарию: «Рис опять подгорел, племяшка».

И, как обычно, Сонг серьезным голосом отвечает: «Простите, дядюшка. Кухонный дух, наверно, рассерчал».

Дровосек фыркает и снова принимается за еду: «Да, скорей всего, так оно и есть».

Сонг хихикает, наклоняется к Дровосеку, обнимает его и говорит: «От невзгод мы как нефрит».

Дровосек обращается ко мне по-вьетнамски: «Баочи, а ты с революционным энтузиазмом работал сегодня на уборке урожая?» Дровосек довольно сносно говорит по-английски, но всегда отказывается говорить со мной по-английски, ни слова.

Основами вьетнамского я уже овладел, поэтому отвечаю по-английски: «Я пытаюсь повысить свой революционный энтузиазм, достопочтимый сэр».

Дровосек фыркает, обращается к Джонни-Би-Кулу: «Сколько заработал за сегодня?»

Джонни-Би-Кул глядит на свой ужин. Он сирота, которого Дровосек силой загнал в семью. Он чистит ботинки Зеленым беретам, действующим высоко в горах, и шпионит на Вьетконг. Он даже имя свое написать не может — все попытки Сонг заставить его ходить в школу успехом не увенчались — но знает последние обменные курсы на черном рынке до последнего донга, франка и доллара.

На голове у Джонни-Би-Кула драная и выцветшая морпеховская повседневная кепка с черными орлом, земным шаром и якорем, отпечатанными спереди по трафарету. На вьетнамца он не похож. Из вьетнамского в Джонни-Би-Куле лишь язык. С утра до вечера он вынуждает американских солдат подвергнуться чистке ботинок, и допрашивает всех чернокожих морпехов, рассказывая им, что его отца зовут младший капрал Джон Генри, железный водила, и выспрашивая, не знают ли они, как найти деревню, в которой живет отец, и которая называется Чикаго.

Джонни-Би-Кул отвечает Дровосеку по-английски: «Все пучком, дядя. Не дергайся».

Сонг тихо спрашивает: «Неви Бак Вьет?» — «Ты разве не вьетнамец?»

Джонни-Би-Кул пожимает плечами, кивает, не отводит глаз от недоетого риса. Отщелкивает черную мясную муху. Дети очень часто спрашивают Джонни-Би-Кула, с чего это он, чернокожий иностранец, разговаривает по-вьетнамски. «Хей, не парься, мама. Все пучком. Все пучком. Какая разница».

Я говорю: «Как поужинаем, в бейсбол сыграем?»

Джонни-Би-Кул пожимает плечами. «После разберемся. Отвесь халявы, Джек. Дохаваем сначала. Все пучком».

Покончив с едой, Дровосек закладывает щепотку черного лаосского опиума в чашечку своего длинного бамбукового кальяна. Он покручивает опиум над пламенем свечи, пока тот не превращается в большой черный пузырь. И вот уже довольно пыхает, с шумом посасывая трубку и выдыхая сладкий едкий дым.

Сонг говорит Дровосеку: «Почтенный дядюшка, как прошел ваш день?»

Дровосек незамедлительно начинает подробно излагать свои жалобы на то, что ему приходится все выше и выше залезать в горы Донгтри в поисках деревьев, в которых осколков поменьше, а то в других их столько, что топор портится.

Дровосек рассказывает, что каждый день очередной лес вымирает целиком от дыма, который распыляют американские пиратские самолеты. Этот дым губит все деревья, все лианы. Птицы валятся с деревьев и усыпают собой землю. Рыба в горных ручьях плавает брюхом кверху. И перспективы дровосечьего ремесла весьма туманны.

Мы с Сонг убираем со стола, Сонг подсовывает Джонни-Би-Кулу несколько палочек сахарного тростника и обнимает его. Он выходит во двор покормить своего буйвола.

* * *

Мы с Дровосеком устанавливаем стол для пинг-понга и при свете керосиновой лампы по-быстрому играем пару-другую партий.

Пока играем, Дровосек курит «Салем», одну за другой, и рассказывает мне, в который уж раз, о «ля саль герр» — «грязной войне» с французами — о воинах, сражавшихся в горах, которым за всю жизнь ни разу не пришлось поесть в чистом доме, о своем землевладельце, который брал с людей налоги даже за листья, собранные в лесу, о том, как был совсем еще молод, когда его насильно загнали во Вьетминь.

Дровосек чем дальше, тем больше живет прошлым, мыслями он постоянно в прежних временах, когда был молодым, голодным, а за ним охотились французы. «Против великого богатства и огневой мощи французов у нас были только убеждения».

Когда американцы впервые появились в Хоабини, Дровосеку было семьдесят лет, и он ни разу не отходил от деревни дальше чем на полсотню миль. Когда в деревне впервые сел вертолет, жители решили, что это большая железная птица. Они собрались вокруг чоппера, похлопывали его и пытались накормить бататом.

Но Дровосек испугался этого странного непрошенного гостя и выстрелил в него из арбалета. За это преступление марионеточные солдаты сожгли деревню Хоабинь дотла, а Дровосека заточили в тюрьму на шесть лет.