Старинная шкатулка

Врач пощупал у Титова пульс, измерил кровяное давление и сделал два укола — в вену и в руку, а потом сидел, расслабившись, весело разговаривая с Верой Ивановной о том, о сем. И что ему грустить: молод, здоров… Вера Ивановна сообщила, что Николай Степанович работает главбухом на заводе и что ему, «слава богу, не так уж много осталось до пенсии», а сама она «пенсию уже заработала» и теперь — дома. Все ладно было: и квартира теперь хорошая — что уж скажешь, и достаток пришел, как это обычно бывает перед старостью, но вот навязалась эта проклятая болезнь, целое лето мается, бегает по аптекам и поликлиникам, — уколы да лекарства… Какие лекарства? А бог их знает.

— Мы не смотрим. Прописывают — пьем и глотаем. Его лекарства в шкафу на верхней полке, а мои — на нижней. Прямо-таки аптека.

Врач несколько раз спрашивал:

— Ну, как вы себя чувствуете? Лучше?

— Н-н-нет!

— Потерпите. Сейчас будет лучше.

И действительно, вскоре стало лучше: теперь Николай Степанович уже ясно слышал голоса людей с улицы, тяжелое методичное постукивание, доносившееся откуда-то с верхних этажей, и нахальный треск мотоцикла в отдалении, — эти звуки раздражали. По комнате расхаживала туда-сюда медсестра в белом халате, и это тоже раздражало, — Титов хотел тишины и уединения.

— Попробуем подняться, — сказал врач. В голосе уверенность и мягкость. Как приятно слышать уверенный докторский голос. — Легонечко, легонечко!

Они втроем повели его, а точнее, потащили к машине, стоявшей у подъезда.

Уже в больнице, лежа в палате, он подумал, что врач из «Скорой» и медсестра, видимо, порядочно-таки времени потратили на него, сделали все, что могли, а он даже не запомнил их лица и при встрече не поздоровается. Да что не запомнил, вообще не видел и может сказать лишь самое простое: врач высокого роста, веселый, она тоже высокая, с тихим детским голоском.

2

И что же было дальше? Вспоминает…

В маленькой палате, где все белело, блестело и, казалось, даже излучало свет, стояло четыре койки, одна пустовала; окна выходили на юг, в сквер, безобразно заросший кустарником; дальше, за сквером, — улица, по которой густо бежали легковушки и автобусы, и гул их, то хаотично нарастающий, то ослабевающий, явственно доносился досюда. Днем было жарко, и Титов чувствовал, что от жары и солнца ему не лучше, а почему-то хуже.

Больница пробуждалась раным-рано: город еще сладко подремывает, а здесь уже деловито шмыгают по широкому коридору и палатам медсестры. Тощая бойковатая медсестра Аня сделала Титову укол. Николай Степанович все еще чувствовал непреодолимую слабость, стены и потолок в палате медленно плыли куда-то направо, но это уже не страшно — сотая доля вчерашнего, и он радовался, что дело идет на поправку. Прошло еще часа три-четыре, и стало Титову совсем хорошо, только — слабость.

Пришла докторша, пожилая, тихая, с двойным подбородком, звали ее Софья Андреевна. Она силилась казаться бодрой, веселой, но в ее лице и движениях рыхлого тела было что-то болезненно-усталое, отчужденное, обиженное вроде бы даже, и Титов как бы насторожился слегка. Она начала выяснять, когда заболел Николай Степанович и с чего все началось.

— Рассказывайте полегоньку, не торопитесь.

— Ну что… В июне я в отпуске был. И мы с женой весь день, помню, за городом ходили. Все больше у реки. На голову я ничего тогда не надел. А жара была. И голова у меня стала, знаете ли, как-то нехорошо тяжелеть. Будто от угара. Мне бы, дураку, сразу к врачу. А я тут же, на берегу, бутылку шипучки распил…

— А что это такое — шипучка?

— Виноградное вино, искусственно газированное. А через сколько-то дней после того, через сколько уже и не помню, опять боль почувствовал. И тяжесть. Я тогда долго ходил по магазинам. Гляжу, уже ужинать пора. Жена, наверное, изволновалась вся. Подумал о жене, и так это плохо мне стало.

— А еще раньше бывало с вами такое?

— Да… Лет шесть назад, помню. Но тогда все быстро, прошло.

Она спросила, как у него с работой. Не слишком ли утомляется.

— Ну, работа, как работа. По-разному бывает.

— Фронтовик?

— Фронтовик.

— Ранены были?

— В ногу. Но уже зажило давно.

Он не знал, что говорить врачу и как говорить. Он редко обращался к медикам, — когда надо было вырвать зуб или избавиться от гриппа.

Что скажешь: серьезное учреждение — больница, и докторша серьезная, в летах, и вести себя тут надо соответственно — тоже серьезно и не болтать о пустяках. «Собственно, важны симптомы болезни. А уж как она появилась, болезнь, — не все ли равно». Так думал Титов. И как позднее поймет — ошибался.

Если б лицо Софьи Андреевны не было таким отчужденным и обиженным и если б сам Николай Степанович не был так застенчив и скрытен, он рассказал бы.

…Кассирша зашла к нему в конце рабочего дня. Стул под ее толстым задом болезненно заскрипел.

— Николай Степаныч! Помогите, бога ради, с квартирой. Скоро вот дом новый сдавать будут…