Старинные помещики на службе и дома. Из семейной хроники Андрея Тимофеевича Болотова (1578–1762)

Вторая сестра вышла в 1747 году. Эту свадьбу устроили свои полковые офицеры на винтер-квартире в Эстляндии; жених опять оказался мелкого чина: того же полка сержант Травин, небогатый тверской помещик. По сговорной записи Марфе Тимофеевне дали три образа в серебряных позолоченых окладах да крест с мощами. Туалеты ее моднее сестриных; каширская маменька, видимо, присмотрелась к заграничным костюмам и, вероятно, пользуясь близостью столицы, подновила, что было припасено; к объяринным шлафрокам появились юбки полегче, грезетовые, парценелевые, штофные; первый шлафрок вместе с юбкой составляют цельный пунцовый туалет. Нет уже в этом приданом азиатского сочетания цветов. Есть по-столичному модный туалет – серебряный газ на малиновом полушлафроке при черной гарнитуровой юбке; один корсет шит серебром; к этому являются у сержантши корнеты с золотыми лентами. Ее трое серег аттестованы новоманерными; у Марфы имеется целый серебряный убор и четыре золотых кольца; зато, впрочем, у нее нет соболей. Еще новость: для мужа в ее приданое включена дюжина рубашек ворантдорского полотна; кроме того, ткацкие три скатерти с салфетками. Шуба, постель, дворовые люди, как у сестры. На пространстве трех лет заметно некоторое развитие вкуса и опытности в семье.

Подобное приданое при начинавшей уже развиваться роскоши среди дворянства считалось скромным. «Самого движимого приданого дано было весьма умеренное количество», свидетельствуют записки.

Воспитание в XVIII веке

Приступая к этой главе, всякий читатель уже заранее ожидает, что встретится здесь со многими тяжелыми явлениями, с такими искусами юных душ и организмов, какие совсем не под силу молодым поколениям нашей эпохи; тогдашние общественные отношения, при слабом влиянии науки на западе и его полном отсутствии у нас, вырабатывали иной нравственный склад. Уже многие и тогда сознавали все недостатки воспитания; писатели-моралисты, особенно сатирики прошлого века, ядовито бичевали и родителей-воспитателей, и учителей, и школьные приемы своего времени. Это одна из самых любимых и самых разработанных тем нашей русской сатиры. Судя по отзывам сатириков, можно, пожалуй, подумать, что нелепые преподаватели из кучеров и сапожников выпадали главным образом на нашу бестолковую русскую долю; что только у нас, в старой крепостной России, могли так безгранично царствовать розги и плети дьяков брудастых, штык-юнкеров[7] и немецких каторжников и прочее, что только у нас поступали на службу едва грамотные мальчики. Едкое сознание пороков своего общества – большая заслуга лучших людей прошлого века; но теперь, подводя итоги прошлого, желательно прежде хотя бы в кратких чертах наметить, что в этих темных явлениях нашего, национального, и что составляло еще общее достояние всей эпохи. Ради этого при обзоре учебных лет русского юноши полезно иметь в виду, как шло воспитание на западе и у наших ближайших соседей в Польше и прибалтийском крае.

Философия и этика достигли в XVIII веке высокого развития, а главное – широкого распространения; они захватили в круг умственной жизни целые массы общества. Во всех уголках Европы с восторгом принимали горячую проповедь французских философов об уважении личности человека, свободы мысли и слова, религиозных убеждений; с другой стороны, в Германии приобретали широкую популярность учения немецких мыслителей об обязанностях человека к самому себе и к ближним, об обязательном внутреннем самоусовершенствовании и прочее. Но на деле в повседневной жизни еще туго прививалось простое человеческое отношение сильного к слабому, старшего к младшим; древнее право сильного заметно сказывалось в семейных и общественных отношениях. Если кое-где мелькало сознание, что пора изъять подрастающие поколения из-под гнетущей власти сильных и старших, ввести больше сдержанности в обращение с детьми, поставить их рост в более разумные условия, то и на западе, не только что у нас в России, не оказывалось наготове средств, с которыми можно бы было выполнять новые, зарождающиеся задачи воспитания; долго не создавалось для них исполнителей, и лучшие мыслители-педагоги своего времени оказывались бессильны в практическом применении новых теорий. И на западе мы нередко встречаемся с такими же мрачными сторонами в воспитании и школьной жизни, каким привыкли дивиться в родных литературных памятниках прошлого века. Недаром великий Кант говаривал, что детство в тот век было временем ига египетского: «Eine wahre "agyptische Hochzeit»[8].