Старинные помещики на службе и дома. Из семейной хроники Андрея Тимофеевича Болотова (1578–1762)

Несколько картинных книг, как у настоящего дворянина, хранилось и у Андрея Тимофеевича Болотова. Он собственноручно составлял свои домашние книги, которые долгими вечерами служили подлинным источником отдохновения.

У Болотова имелось несколько картинных книг. Об одной он рассказывает сам, сообщая читателю, что им с женой пришлось провести несколько вечеров в приятных занятиях – разборе и наклеивании на листы толстенного фолианта всех имевшихся в доме картинок. Это были по большей части лубки, очень популярные в России народные картинки, а также всевозможные гравюры, привезенные Болотовым из путешествий – заграничных и по России. Обыкновенно такая книга лежала в гостиной на специальном столике и пользовалась вниманием как гостей дома, так и самих хозяев. В более поздние времена столики стали изящнее, тяжеленные книги сменили «альбомы уездных барышень», а позднее альбомы с семейными фотографиями, которые в наше время обыкновенно прячут в шкафах, или вовсе электронные архивы, уже без бумажного носителя – дабы гарантированно потерять собственное прошлое при поломке электронного устройства.

Андрей Тимофеевич Болотов и сам был прекрасным рисовальщиком. Теперь его работы, правда, относят к жанру наивного искусства – к признанным его шедеврам. Натурные зарисовки или сделанные по памяти, но непосредственно под впечатлением событий, становились своеобразной частью дневника, подневных записей, как чаще говорили прежде. Жаль только, что по сию пору не издано полного собрания работ Болотова-видописца. Именно таким словом определялся некогда жанр его произведений.

Художественный талант Болотовых передавался из поколения в поколение, причем не угасая, как это обыкновенно случается, а наоборот, усиливаясь. Постоянным соавтором в создании акварелей и рисунков Андрея Тимофеевича стал его единственный и любимый сын Павел. Отец с малых лет приучал его к разного рода «художествам». Внук Павла и правнук Андрея Тимофеевича – Дмитрий Михайлович Болотов (1837–1907) – стал профессиональным художником, получил образование в Императорской Академии художеств. Работы его пользовались признанием публики, но… Неожиданно для всех Дмитрий Михайлович ушел в монастырь, стал послушником, а затем и рясофорным монахом Введенской Оптиной пустыни Козельского уезда Калужской губернии.

В середине 1980-х годов мне несколько раз довелось побывать в Оптиной пустыни. В главном соборе мирно располагался комбайн, служивший наглядным пособием студентам сельского ПТУ или техникума. В знаменитом скиту находился небольшой поселок. Постепенно мемориальные строения скита передавались Козельскому районному краеведческому музею. В домике Достоевского музейные работники создали чудесную мемориальную экспозицию, в соборе скита – историко-литературную. Теперь в скит, по слухам, пускают дважды в год.

О монахе Болотове тогда вроде бы ничто не напоминало, но ведь известно, что он много работал для монастыря. При внимательном осмотре поселка оказалось, что болотовские творения вполне сохранились – что значит умелое владение живописной техникой. Они располагались на фасаде бывшего надвратного храма скита при Святых воротах, под открытым небом, омываемые дождем и засыпаемые снегом. Болотовские росписи и тогда, спустя почти столетие после написания, не потеряли своих ярких красок.

Сестра Дмитрия Михайловича – Софья Михайловна (1845–1888?) – стала первой настоятельницей Шамордина монастыря, дочерней, так сказать, обители Оптиной пустыни, где принимали постриг женщины, но чаще девицы. Пост свой она заняла после двух браков, с Языковым и Астафьевым; согласилась уйти от мира не без душевной трагедии… Среди местных монахинь подвизалась и единственная, горячо любимая сестра графа Льва Николаевича Толстого Мария Николаевна, по мужу тоже графиня Толстая. Она много лет приезжала в Шамордино, прежде чем принять здесь постриг. Граф не единожды навещал в Шамордине сестру, хотя к ее постригу относился неодобрительно. Кстати, к началу XX столетия и в бывшей усадьбе Болотовых Дворянинове возник небольшой женский монастырь, так что стоило ли так опрометчиво покидать родовые земли, или уж не до родовой истории было бедным дворянам?

В Шамордине Толстой был знаком не только с игуменьей Болотовой, к которой он, похоже, оставался совершенно равнодушен как к очередной церковной бюрократке, будущей возможной начальнице любимой сестры, а вовсе не деятельнице духовного просвещения. Зато к Андрею Тимофеевичу Болотову Толстой относился с искренним восхищением, называя его «Записки» «драгоценнейшим писанием», а уж и в мемуарах, и в силе слова великий писатель толк явно знал.