Старое пианино

– Глупости! Нет ничего вечного, есть разные сроки существования. Наш срок огромен, мы в вашем понимании бессмертны, но всему, абсолютно всему приходит конец.

– Зачем же ты упорствуешь в ненависти, упиваешься кознями и жестокостью, если и твое время не бесконечно?

– Вот-вот, о чем и говорю. Все вы – философы-невежды. Ты с кем разговариваешь, человек? Хочешь убедить льва, что рвать зубами жертву – безнравственно? Беда ваша в том, что вы судите по себе. Пойми, наконец, я – другой! Такими мы созданы, низринутые в ад, и они – небожители, блюстители закона. Для нас не существует середины! – Лицо демона вновь озарилось светом лучших воспоминаний, он заговорил вдохновенно, воспламеняясь с каждым словом: – Мы были одного племени, одной природы, с беспредельными возможностями, с могучей силой духа, к познанию жадные, вершители, творцы, поэты и воины, не знающие удержу в бою. Друг другу преданные братья сражались мы плечом к плечу. Но и гордыня, жажда власти, тщеславие границ не знали, лишь только их призвали к жизни и безрассудно дали волю. Они рванули, словно бешеные кони, а седоки увязли в стременах, неслись все дальше, без оглядки, как выяснилось, головою вниз. Безмерной оказалась бездна, настолько глубока, что ввысь дороги нет. Смотрю на звезды как из недр колодца. – Себ встал, воздел руки, как актер на сцене, и прокричал свой вызов небесам: – И если мне туда заказан путь, то пусть все сгинет, мир исчезнет, проклятое бессмертие умрет!

Он тяжело задышал, уронил голову на грудь, кулаки сжал так, что вонзился когтями в ладони, из сжатого кулака потекла кровь. Максим смотрел с удивлением: нет, как видно, демон не играл, и в глазах его стояли самые настоящие слезы. Кровь тоже выглядела настоящей, что особенно поразило Максима:

ему казалось, что в жилах демона должна течь какая-то иная жидкость.

– Прочь! – вдруг рявкнул Себ. – Пошла вон, я тебя не звал.

Лиза упала к его ногам и стала жадно целовать окровавленные руки, ластиться, как кошка. Он отпихнул ее несколько раз, но это не подействовало.

– Вот пиявка! – с досадой сказал Себ. – Иной раз жалеешь, что в серьезных делах обращаешься к женским слабостям.

Тотчас возник рядом услужливый Чаритта, ткнул ручкой хлыста девушку так, что она упала навзничь. Укротитель поставил ей на грудь ногу в щегольском сапожке.

– Только прикажите, и я спущу с нее шкуру, – предложил он с надеждой.

– Ты же перестараешься, как всегда, маньяк. Пойди лучше, скажи этому ленивому сброду, что топчет без толку газоны, пусть волокут сюда рояль. Пришла мне охота послушать музыканта, ночь к тому располагает, и душу он мне разбередил своей трепотней.

– Рояль трогать нельзя! – испугался Максим.

– Хорошо, пусть берут другой, что поменьше. Все! – мгновенно вспылил Себ. —

Не перечь мне! Будешь играть, не то отдам Лизу Чаритте, ее мучения лягут на твою совесть. До чего ты строптив! Но я умею быть терпеливым, тебе недолго петь соловьем. Я за тобой слежу, и, по моим подсчетам, работа твоя подходит к концу. А с ней и жизнь! – Он глумливо подмигнул Максиму. – Признаться, я даже рад, что ты оказался таким упрямцем. В награду я готов отдать тебе Лизу на сегодняшнюю ночь. Без малейшего подвоха. Считай, что это мой подарок умирающему.

– Не смешно. Умирать не собираюсь. Лизу по принуждению не возьму. Иди ты к черту, Себ! Кончай угрожать и запугивать. Придет время, тогда увидим, чья возьмет.

– О да! Увидим, увидим, не могу дождаться этого дня, – засверкал глазами Себ.

Пришли гурьбой серые, они несли белый рояль и стул к нему, поминутно огрызаясь друг на друга. Пока дошли, несколько раз начинали драться с неистовым рычанием, инструмент то бросали, то дергали из стороны в сторону. Чаритта огрел каждого бичом для порядка, чтобы несли ровнее и не разбили. Рояль поставили на берегу пруда под плакучей ивой, белый силуэт его высветился на фоне чернильной воды.

– Сыграй что-нибудь свое, композитор. Поглядим, на что ты годишься, – развязно распорядился Себ и уселся на скамью с видом музыкального критика. Чаритта встал позади, опершись локтями на спинку. Лиза сидела на земле, обнимая ноги Себа. Как видно, отделаться от нее у демона не было никакой возможности.

Максим, ковыляя, дотащился до инструмента. Силы оставили его, нездоровая активность сменилась полным упадком, каждый шаг давался с трудом, руки снова налились тяжестью, в ушах шумело. Как видно, общение с демоном для любого человека было непосильной нагрузкой, а Максим и без того находился на грани нервного и физического истощения.

Он почти упал на стул и поднял крышку рояля, ставшую чугунной плитой. От напряжения сердце зашлось. Такого концерта ему давать не приходилось: ночью, практически на природе, в окружении опасного леса, вместо осветительных фонарей сцены – луна в вышине, в зрителях – демон, бесы, полночная нежить.