Старое вино «Легенды Архары»

Чёрные брови Маши нуждались, на мой взгляд, в минимальном выщипывании. Большие глаза желали обводки и как бы вытягивания. Носик – теней. Без этой доработки она выглядела слишком домашней, слишком девственной.

ВНИМАНИЕ! Довольно сложная метафора, объясняющая мои чувства к Маше!

«Ещё на подлёте к ней снаряд ПЗРК в виде ракетообразного мужского достоинства оказывался в зоне действия её лазерного разбрызгивателя ложных целей, после чего всяческие греховные помыслы и решительные сексуальные действия сбивались с заданной траектории, попадали „в молоко”…»

Я часто мыслил такими вот авиационными образами.

Будучи «земляным червём», строителем, рождённым ползать, копил деньги на дельтаплан, бредил авиацией и всюду обнаруживал её аналогии, отчего часто попадал под огонь издёвок дяди Пети.

Наша с Машей любовь была чистой, как воздух стратосферы (опять, пардон, за сравнение).

Всё говорило о том, что «тепловая защита» у самолёта по имени Маша будет отключена только в брачную ночь.

Процесс, хоть и медленно, двигался в этом направлении.

В начале этого лета мы с ней уже объяснились. Дело оставалось за малым – поговорить с её папой, с вездесущим этим дядей Петей.

Я собирался с духом, ждал удобного случая. «Гнал волну». И вот, видимо, старый ревнивец почуял что-то недоброе, торкнуло где-то у него в сердце, и он уже «за шкирку» взял Машу – решил увезти её от греха подальше, на дачу, хотя я тоже одновременно с ней уходил в отпуск, и дядя Петя вполне бы мог использовать меня в качестве подсобного рабочего на его «вечной стройке» в значительном удалении от города, в районе Трёх озёр, как это уже бывало не раз.

Правда, надо заметить, всегда без Маши.

Видимо, дядя Петя не только в Шопенгауэров заглядывал, но и в наших русских классиков. Знал про дачные нравы молодых бездельников, полагал, что это распущенность, и, конечно, не желал сводить нас с Машей на природе.

И в прошлое, и в позапрошлое лето всегда мы вдвоём с ним на его даче копали, рубили, строгали с утра до вечера. Делали какую-то грубую, безрадостную работу.

А я как раз не любил современную дачную жизнь «кверху задницей», с вечным хождением по участку с топором в руке, лопатой, мотыгой. «Если у меня будет дача, – думал я, – то сооружу из брусьев стапель и заложу на нём фюзеляж легкомоторного самолёта с мотоциклетным мотором».

Самоделыциком в своём роде был и дядя Петя, скарабеем. Дача у него была, можно сказать, секонд-хендовая. Где в городе сносят дом – там обязательно увидишь и фургон с надписью «Виброустойчивость», и дядю Петю, таскающего в кузов деревянные брусья, оконные рамы, трубы и унитазы.

Его дача стояла на этих унитазах, раковинах, и, когда я помогал ему заваливать бросовыми сантехническими приборами фундаментную траншею, он восхищённо приговаривал:

– На века, Хрихорий! Фаянс нетленен! Базальт! Двойной обжиг!

Бетонные плиты с заброшенного аэродрома образовали стены его дачи. Рельсы узкоколейки сгодились на балки. Скрученные в пекле пожара кровельные листы выпрямлялись и покрывали крышу.

– Знаешь, во сколько мне обошёлся мой «дворец»? – спрашивал дядя Петя. И, насладившись моей озадаченностью, показывал дулю.

При этом большой палец у него был настолько толстый, что не пролезал между указательным и средним.

На даче среди деревенских он держал себя барином. Сам был горожанином в первом поколении, но столь глубоко презирал мужиков, что даже в сельский магазин не желал заходить. Продукты закупал в городе, забивал ими морозилки в трёх холодильниках, тоже доставшихся ему задаром от знакомых, заменявших их на новые.

Старинный самовар с медальной чеканкой был для дяди Пети как любимая игрушка для ребёнка. Место для самовара торжественно устроил он на помосте посреди дворика в окружении скамеек. Вечером растапливал эту священную водогрейку шишками, непременно еловыми, наслаждался смолистым дымком, как от затяжки «травкой», так же затем и чайным духом с блюдца, что заменяло и табачок, и водочку. (Рюмку выпьет, словно костью подавится, – кашляет, крутит головой, наливается кровью… Одно мучение было с ним выпивать. После этого он сразу спать уходил. А за самоваром мог долго просидеть.)

Домик в деревне построил он на отшибе, и, что самое странное, – окнами в лес. Объяснял эту причуду довольно старомодными выкладками в духе Генри Торо, но, когда я в попытке сближения с ним, заговаривал и о Вернадском, и о Коммонере, он негодующе замолкал, гринписовцев обзывал «засланцами Штатов», а самого Генри Торо, оказывается, не читал или умалчивал об этом, чтобы слыть свободным от западного влияния.

Всё он читал! Мне довелось побывать у него дома, правда, не в качестве друга Маши, а в качестве салаги в его хозяйстве. Наш шеф менял мебель и старую отдавал бессменному шофёру. Я таскал ящики и краем глаза оглядывал жилище дяди Пети. В двух книжных шкафах стояли издания от Платона до Сталина. Причём книги были старинные, тридцатых годов, издательства «Academia», доставшиеся ему от отца-крестьянина, революционного выдвиженца.