Староград

Судя по всему, военные не сомневались в том, что после такого обстрела в поезде не осталось ни единой живой души. И, вероятно, я действительно был единственным, кто смог каким-то чудом уцелеть после этого бесцеремонного акта жестокости. Судьба меня явно любит! Чёрт, мне явно стоит выбираться отсюда как можно скорее, и не дай бог мне снова связаться с повстанцами! Больше мне так может уже и не повезти...

Тихонечко проползая по усыпанному стеклом полу между креслами, я медленно продвигался к концу вагона, где располагались выходы из него. На следы окружавшего меня безумия я старался вовсе не поднимать глаза и полз, уставившись в миллионы окровавленных осколков.

Так я, наконец, добрался до выхода и, облегчённо выдохнув, спрыгнул с подножки. Кажется, вокруг никого... Щёлк!

Я обернулся и обомлел, ибо всего в двух шагах от меня стоял Соколов, направивший прямо на меня пистолет очень странной формы, словно и не боевой вовсе. Я, дрожа с головы до ног, медленно поднял руки. Несмотря на то, что генерал был один, тягаться с ним у меня вряд ли бы получилось, ибо он держал меня на мушке и явно был готов в тот же момент наделать во мне не один десяток дырок, если этой штукой в его руках вообще можно было проделывать дырки.

Тем не менее рисковать, проверять на своей шкуре боевой потенциал оружия, которое генерал держал столь уверенно, я не хотел. Да и если бы я всё же не схватил пулю, то драться с человеком, который был на голову выше меня и слыл буйным, непобедимым, громилой всю свою жизнь, было бы чистым безумием. Да и у старого пса явно далеко не один приём в запасе, как раз для подобных ситуаций.

Да и выглядел он так, словно бы ожидал меня тут увидеть, и ничуть не удивился тому, что я выжил после такого чудовищного града пуль. Хотя, возможно, что на этом лице, закалённом войной, вообще никогда не отражалось и доли удивления. Он сухо бросил мне:

— Я смотрю, ты живучий. Хорошо, он точно будет доволен.

Ещё один щелчок ознаменовал выстрел, что отнюдь не был осечкой, ибо в тот же момент мне в живот прилетел тонкий дротик. После чего моё тело ослабло и осело на землю, а глаза сами слиплись, унеся меня в темноту.

“В этой ситуации абсолютно очевидна вина повстанческих организаций. В память о погибших в этот день ни в чём не повинных пассажиров туристического поезда, кабинет коменданта объявил минуту молчания и день всеобщего траура, в солидарность с правительством Малой Каскадии. Мы никогда не забудем тех злодеяний, что совершили бунтари!»

Вестник Цитадели, выпуск 15.01.

На тёмных улочках

10.01.85

Злачное место — это очень мягкое описание послевоенного Старограда, ибо его улицы, как сточные канавы после дождя, оказались заполнены различными нечистотами и отвратительно вязкой грязью. Но я почти не помню, когда в последний раз видела этот город другим, несмотря на то, что я отсюда родом. Ибо когда началась война, мне было всего тринадцать, и мой отец, взяв нас с мамой с собой, сбежал в Карним, где вступил в армию Ордена и стал воевать на его стороне.

Тогда я даже не понимала, почему всё произошло именно так, как произошло. И почему вообще отец решился бросить свою страну, где мы жили вполне роскошной жизнью в семейной усадьбе, и бежать за границу, чтобы устроить свою семью в довольно скудный домишко в предместьях Цитадели, а сам ушёл рисковать своей жизнью в горючих песках Мохаве. Теперь же, вернувшись на свою родину, я наконец поняла причину.

Он не бросил свою страну, а пытался её спасти. Поскольку в прошлом отец был крупным оружейным промышленником и, соответственно, был вхож в высшие круги старой Ронии, он видел все их пороки и дрязги изнутри. И, как он сам говорит, в один момент просто не захотел более идти на контакт со всем этим отребьем и участвовать во всех этих грязных игрищах. Однако в стране, где окнам многие предпочитают зеркала, если ты не заодно с властью, значит, против неё.

А потому банкиры и их ручные чиновники решили уничтожить прямое доказательство того, что можно жить по-другому. Они навесили большое количество долгов и попытались забрать всё, что было у нашей семьи. Отец же решил бороться против этого, но не в пучинах бюрократических механизмов, месте, где его враги были полноправными властителями, а на поле битвы, где все по-настоящему равны.