Староград

Напрягшись, я достал свой пистолет и передёрнул затвор, подсознательно понимая то, что фигура передо мной в любой момент может напасть, вне зависимости от моих дальнейших действий. А потому я решил прежде визуализировать своего незримого врага, в надежде на то, что не буду напуган до смерти и не отправлюсь на тот свет от сердечного приступа, раньше, чем гипотетический бой вообще начнётся. Осторожно нащупав на стене рядом со мной выключатель, я решил, что сейчас же зажгу свет и явлю миру то, что прячется во тьме. Конечно, я не был готов увидеть то, что увидел. Пожалуй, никогда бы не смог стать по-настоящему готов.

Тем не менее свет зажёгся. Вряд ли то, что предстало моим глазам в тот момент, можно было бы назвать человеком. Ибо то было, в абсолюте своём, безобразное существо, безумная попытка соединить человека с неким животным, а может, даже не одним, полностью облепленное короткой вздыбленной шерстью. О том, что это нечто не появилось естественно, хорошо свидетельствовали уродливые швы и шрамы, которые были крайне щедро раскинуты по всему оголённому телу, в котором осталось крайне мало людского. Разве что гуманоидные формы позволили мне в темноте принять это за человека.

Однако само существо, вероятно, не было агрессивным и вообще никак не отреагировало на включение света. Оно продолжало неестественно дёргать своими когтистыми ручищами и бездумно мотать головой во все возможные стороны без какой-либо логики. За этими резкими движениями, увлечённый разглядыванием открытой пасти, полной зубов, и общим странным видом существа, я поначалу не заметил самое главное.

Глаза, такие же бесконечно серые и невероятно глубокие, прямо как у её матери. Пронзительный и вполне разумный взгляд очень выделялся среди общего хаоса и, несмотря на дёрганья, старался держать меня в поле зрения. Неужели то было вовсе не чудовище, а моя родная кровинушка? Но что же с ней стало?

Ответ я получил от неё самой. Ибо вскоре, еле произнося слова, точнее даже пережёвывая и через силу выплёвывая их, дочь заговорила, ворочая своей жуткой челюстью:

— Па... выа... фыа... Па... ф ф Па!

— Да, да, родная, я здесь!

Конечно, я уж было хотел броситься и зажать её в своих крепких объятьях, но инстинкт самосохранения и до омерзения противное чувство страха не позволили мне проявить подобную нежность.

Я стыдливо ощущал себя маленьким мальчиком, которого зачем-то привели к больному или увечному родственнику, а он и не знает, куда себя поставить и как себя вести, а потому прячется и отстраняется. Не потому, что злой и бесчувственный, вовсе нет, скорее всё даже наоборот. Просто в такой ситуации ребёнок боится то ли потерять детскую наивность, то ли причинить боль калеке, а может, и самолично оказаться в подобной ситуации, как бы абсурдно это ни звучало.

— Я... я... я я не ма... не ма... не могу... больше, — продолжая еле шевелить челюстью, произнесла София, каждое слово явно давалось ей с огромным трудом.

— Я могу тебе помочь? Это же, оно, ну, обратимо, да?

— Не... не... нет! Она... вер... вернётся... за... за мной.

— Кто вернётся? Глиммер?

— Я не до... не доделана. Она сказала... что я... я... не до... не да... не доделана. Она сделает... сделает... всё это... всё снова... по новой! Она ска... сказала это... мне.

— Что ты такое говоришь?

— Я не хо... не ха... не хочу снова. Не хочу всё... всё это... снова. И... снова. Пожа... пожалуйста! Убей... убей её... и... ме... меня.

— Погоди, погоди! Мы что-нибудь придумаем, мы вернём тебя к жизни! Я думаю, мы можем... Ну, я не знаю, я уверен, есть доктора, которые смогут это исправить! Может, можно тебя адаптировать.

— Не... Нет обратно... обратного пути. Пожалуй... пожалуйста, избавь... избавь меня от муче... мучений. Я... я не могу... не могу сама... она не позво... позволила мне. Это уже не... не исправить... она... она зале... залезла в мою... мою голову. Теперь я вижу... как... как она... я не... не хочу... никогда больше.

Я видел, как моя дочь страдает в этом странном теле, как тяжело ей даётся каждый шаг и, конечно, понимал, что то, что сотворило с моей девочкой это чудовище, не исправит ни один человек на этой планете. Ибо на такие извращения над людской плотью способен только самый безумный разум.

Ком подкатывал к моему горлу. Мне нечего было сказать. И всё, что оставалось сделать, так это выполнить просьбу Софи и прекратить её мучения. Это было бы по-настоящему милосердно и сделало бы легче нам обоим. Я слишком любил её, чтобы пытаться эгоистично удерживать хрупкую жизнь в абсолютно неприспособленном к какой-либо жизни теле. А потому, зажмурившись, спустил курок. Я не мог на это смотреть, а потому поспешил выйти из помещения, не глядя на рухнувшее тело.