Старомодная история

В том году, когда Ленке Яблонцаи попадает в заведение, Марии Маргит Штилльмунгус как раз исполнилось сорок лет. Возраст не отразился на ее внешности: на лице у нее ни морщинки, в умных глазах нет монашеского смирения — гордость светится в этих глазах под очками, которые у нее на лице являются словно бы символом ее ранга, служат для того, чтобы выделять ее среди прочих монахинь. Она преподает методику и историю — оба предмета необычными приемами. (Будучи учительницей, я нередко вспоминала, что рассказывала матушка о методах преподавания Марии Маргит Штилльмунгус, и применяла эти методы с куда большим эффектом, чем те принципы, носящие название методики практического обучения, которыми снабдили меня профессора преподавательского отделения Дебреценского университета.) Штилльмунгус некрасива; Мария Каритас, преподавательница математики и естествознания, в сто раз красивее, без преувеличения: Каритас броско, ярко красива, она столь декоративна, что в нее ничего не стоит влюбиться, к тому же она постоянно пылает, как Моисеева неопалимая купина, она горит в огне своей веры — и девушки действительно все в нее влюблены; все, кроме матушки, чьи полудетские, беспризорные чувства скоро входят в нормальное русло благодаря вполне реальной любви. Мария Алексия — не красива, не умна особенно, она преподает венгерский язык и географию; Мария Бона — о ней даже Белла Барток не взялась бы утверждать, будто она проводила захватывающее интересные уроки: Мария Бона — как ее имя — добра и скучна. Алоизия, учительница каллиграфии, маленькая, как маслина, с крохотным, смуглым лицом, — зла, постоянно раздражена; сестра Альфреда, учительница физкультуры, тренирует «шветичских гусаров» в каких-то диковинных балахонах, превосходящих всяческое воображение; наконец, господин учитель Хус, единственный мужчина в школе, преподаватель музыки и пения, с мудрым спокойствием сдерживает юные темпераменты. Директор заведения — Нандор Волафка; если воспитанницы случайно не влюблены в Каритас, они обожают Волафку; досточтимый муж обладает привлекательной внешностью, он пожинает успехи и в общественной, и в церковной, и в личной жизни. Он требует строго соблюдать порядок, и Штилльмунгус соблюдает порядок. Среди сестер монахинь нет ни одной карикатурной или шаблонной фигуры: у каждой свой, приятный или неприятный, характер. Но значительная личность среди них лишь одна — тетя Маргит.

Марию Маргит Штилльмунгус я тоже знала. Знала я или, точнее, видела и остальных, тех, кто еще жил и работал в заведении Шветича, когда я была маленькой; я не могла их не видеть: ведь мы жили по соседству со школой. (Матушка всегда выбирала себе дом так, чтобы местоположение его было связано каким-либо образом с предыдущими этапами ее жизни. Чтобы остаться поблизости от дома на улице Кишмештер и от Марии Риккль, она, выйдя замуж в первый раз, сняла квартиру на Ботанической улице, чтобы в любой момент представить себе мадам Пош и собственную детскую фигурку, бегущую на урок музыки с нотной папкой под мышкой, с собакой Боби, повсюду сопровождающей ее; она начала свою новую жизнь, со вторым мужем, на улице Домб, недалеко от того места, где жила в своей комнате мадам Пош, а когда выяснилось, что квартира семье не подходит, переехала на улицу Св. Анны, в дом рядом с монастырской школой, и там, положив локти на невысокую каменную ограду, разделяющую участки, с тоской в глазах подолгу смотрела на гуляющих монахинь. Отсюда — когда я подросла и нужно было подумать об отдельной комнате для меня — она перевезла семью на улицу Хуняди; я только глаза раскрыла, получив из церковной канцелярии на улице Св. Анны выписки, касающиеся рождения и смерти членов семьи Яблонцаи: оказывается, здесь, на улице Хуняди, под номером 24, жили, после того как продали купальню, супруги Сиксаи, и, когда мы открывали ворота, у матушки в ушах, наверное, звучал густой смех давно умершего дяди. Потом улица Хуняди была стерта с лица земли американскими бомбами, и матушка вернулась к первому месту жительства, опять на Ботаническую улицу, по соседству с улицей Бетлена, бывшей Кишмештер, — теперь уже вместе с моим отцом, и теперь, будучи женой Элека Сабо, жила на два дома ближе к перекрестку Хармати, чем в то время, когда была замужем за Белой Майтени. Наверняка она показывала мне и сестру Алоизию, и сестру Альфреду, и меня показывала им: но фигуры их, напоминающие пингвинов, в моих глазах были все одинаковы; запомнила я одну лишь тетю Маргит.)