Старомодная манера ухаживать

Минувшей ночью, однако, все это куда-то подевалось — словно и не было. Они рассорились настолько, что он впервые усомнился в том, что они любят друг друга, и боль пронзила его насквозь. За долгие годы совместной жизни — столь долгие, что уже не один брак вокруг них успел завершиться разводом — им и прежде (а как же иначе!) случалось поругаться. Но эта минувшая ночь! Накануне они, как обычно с наступлением сумерек, отправились прогуляться. М-да, если это вообще можно назвать прогулкой: она помогла ему перебраться из кресла в коляску, чтобы вывезти его в коридор, затем они спустились на лифте в подземный гараж, погрузились в машину и поехали на набережную Савы, где со стороны Нового Белграда открывается вид на подсвеченные башни крепости и слышен гомон центрального проспекта. Так у них было заведено на протяжении двух последних лет, с тех пор как после безуспешной операции на четвертом и пятом поясничных позвонках, L4-L5, его парализовало. Это не навсегда, ободряли врачи: нужна еще одна небольшая операция и регулярная гимнастика; если все сложится удачно — не только пойдешь, еще и побежишь. Каждый раз при этих словах ему вспоминалось, как в былые времена он играл в баскетбол. О, как он играл! Без баскетбола его воспоминаниям — грош цена.

Однако восстановление, непонятно почему, потребовало больше времени, чем ожидалось. Правда, он мог с помощью костылей проковылять несколько шагов, лечился, вышел на работу, и все шло более-менее гладко, если не считать того, что они уже не отлучались надолго из города и вот уже второй год подряд не ездили на море (а море для него — это всё: где бы он ни был, всегда помнил о море), да и на выходные — как прежде, прихватив еще пару деньков, — тоже никуда не выбирались. Вместо всего этого они взяли в привычку, когда позволяла погода, выезжать к реке: день клонится к закату, все, что полагалось, сделано, и если нет иных планов, а по телевизору — баскетбола, они не спеша собирались и отправлялись на час-другой созерцать реку. Размеренно, не торопясь — скорее, чтобы не утратить навык, он вращал колеса инвалидной коляски, а она, приноровив шаг, шла следом. Они молчали или переговаривались, а мимо по реке проплывали суда. По сути дела, с годами они все чаще молчали, а если и говорили, то это были мысли вслух одного из них, в то время как другой просто слушал.

Вот так же было и вчера. Как только они добрались до реки, начало моросить, хотя еще час назад ничто не предвещало ненастья; небо над городом посерело, затянулось мглой. Набережная опустела, и лишь изредка мимо них проносился запыхавшийся вечерний бегун или проходила дама с собачкой. Помнится, говорили они о том, что через месяц ему предстоит операция, которая, невзирая на то, что он все еще памятовал о неуспехе первой и, как любой неоправившийся пациент, пенял на врачей (понося их последними словами, почти впадая в экстаз), его ничуть не страшила. А что ему, собственно говоря, терять: едва волочить ноги или не ходить вовсе — какая разница. Из всех несуразностей этого мира — а ведь мир несуразен, ибо зиждется на порочных взаимоотношениях и досадных мелочах — всего нестерпимее для него была жалость. Истовые самаритяне вызывали у него презрение, да и взывающих к сочувствию он тоже сторонился. Всего и делов-то: лечь под нож, пусть даже каждый надрез на теле оборачивается невосполнимой утратой внутренней энергии — это он прочитал в журнале, посвященном альтернативной медицине, и решил, что это вполне применимо к его случаю; на первую операцию он отправился, испытывая непреходящую, но все же терпимую боль в спине (а что вы хотели, сказал хирург, его ровесник, невежа с изжеванной зубочисткой в углу губ, — два десятка лет играть в баскетбол на бетоне: вот вам теперь и выставлен окончательный счет), а после нее стал почти колодой.