Старомосковские жители

— Все, все дома. Как обедни отзвонили, Александр Петрович и поднялись — к ним гость пожаловал. Их преподобие тоже уже с полчаса как прибыли, а вас все нет и нет. Мы уже забеспокоились: не случилось ли что? Дороги-то нынче, будь они неладны, совсем плохи стали.

Кряхтя, из пролетки выбрался Гааз.

— Ты, братец, — обратился он к величавому дворецкому, — не позабудь распорядиться, чтобы моего Егора покормили, и проследи, будь так любезен, чтобы лошадок не оставили без овса. Уж очень они притомились в дороге.

Харитон вопросительно глянул на Наташу.

— Обязательно! Харитон! И кучера покорми, и лошадей, — попытавшись на минутку придать лицу строгость, приказала Наташа.

— Понял, что госпожа сказала? — с высоты козел наставительно добавил Егор.

Дворецкий посмотрел на Наташу ласково и покровительственно, как на маленькую шалунью, сказал: «Слушаюсь», укоризненно покачав головой, и старчески засеменил к парадным дверям.

Он открыл сразу обе створки, за каждой из которых оказалось по молодому парню в ливрейных фраках и белых перчатках. На их головы было насажено по большому рыжему парику. Из прихожей, где Наташа и Федор Петрович сбросили шубы на руки все тех же сонных парней в ливреях, был проход в холодную залу с большими зеркалами, рядами стульев, столиками для карт и роялью. Княжна Оболенская и доктор Гааз заскользили по сверкающему мрамору и, миновав залу, поднялись по деревянной лестнице на мезонин.

— Входи, входи, — отозвались из-за двери на Наташино: «Бабуля, можно к тебе с гостем?»

Невысокая худая старушка, княгиня Анна Петровна Оболенская, стояла около маленького столика с вязаньем на нем. Она только что поднялась с кресла, заслышав скрип лестницы, ведущей в ее покойное жилище — «поближе к богу», как любила шутить вельможная старушка. Тюлевый чепец, тафтяное платье с высоким воротом и шерстяной темный платок на плечах говорили о ее приверженности к моде начала века.

Анна Петровна нисколько не конфузилась своего небольшого роста, и ее горделивая непринужденная осанка невольно напоминала екатерининских придворных дам. Да княгиня многих из них и знавала, а с двумя почившими императорами — Павлом и Александром — удостоилась даже пройтись в танце.

Но давно, давно ушли те величественные, незабываемые времена. Перемерли даже все пятеро детей Оболенской, успев, правда, промотать накопленное отцами и дедами наследство. И теперь приходится Анне Петровне доживать свой долгий, до пресыщения долгий век в мезонине у бездельника внука. Одна осталась радость — правнучка Наташа.

Наташа, впорхнув в комнату, хотела защебетать, закружиться в танце вокруг милой бабули, но княгиня остановила ее горделивым взглядом: полноте, мы не одни.

Федор Петрович взял легкую ладошку старушки и чинно поцеловал пальцы.

— Как поживаете, матушка ваше превосходительство?

— Ох, какая это жизнь. — Анна Петровна села и взяла вязанье. — Девяносто годиков нынешней зимой минуло. Зажилась.

— Поверьте — вам пятьдесят, не больше. Мы еще с вами на многое можем сгодиться.

Княгиня изучающе посмотрела на Гааза — не шутит ли? Смешон, истинно смешон был доктор, но до чего голубые глаза! И все же — девяносто. Сгодиться можно только лишь на огородное пугало.

— Бабуля, вы у нас молодец! Мы с папа́ возьмем вас с собой на светлой на бал в Собрание. Вы там всех покорите, — защебетала Наташа, но старая княгиня не приняла ее лесть.

— Ну, как, Наташа, права я: встретила его у разбойников?

— Был, был! Ой, бабуля, я вам сейчас такое про него расскажу. Можно, Федор Петрович, про сегодня рассказать?

— Иди, иди, княжна, — Анна Петровна всегда так называла правнучку, когда сердилась, — а то петербургский поп небось соскучился. Ведь отец твой ему не пара — сам болтать любит, так им слушатель нужен. А мы здесь с Федором Петровичем потолкуем, как старые дружки, о наших старческих пустяках.

— А потом к нам его, бабуля, отпустите. — Наташа хлопнула в ладоши и хотела весело выбежать, но тут ей показалось, что от Гааза пахнуло смрадом арестантской камеры, и она со стыдом за свой счастливый беспечный вид опустила глаза. — Я расскажу обо всем папа́. Мы тоже должны помогать… — Она запнулась, не зная, как назвать преступников при бабушке, взглянула на старого доброго доктора и тихо-тихо вымолвила: — Несчастным.

— Спаси ее господь, — перекрестилась Анна Петровна, когда за правнучкой закрылась дверь. И добавила, с гневным презрением сверкнув глазами: — Только отец ей в добром деле не помощник.

Гааз участливо вздохнул.

Княгиня тяжело опустилась в кресло и, посадив очки на нос, потянулась за вязаньем.

— Ну, знаешь, по какому делу просила заехать? — Но, вновь глянув в голубые глаза чудака доктора, Анна Петровна поняла, что ее гордый нрав и царственный тон с ним неуместны. Она разрешила себе быть немного проще. — Садись-ка поближе, нечего столбом стоять.

Княгиня привычно стала перебирать спицами, а Гааз присел возле на небольшой диванчик с шитыми подушками.

— Ты бы одевался получше. Ведь статский советник, а ходишь как фокусник.