Старомосковские жители

А Федор Петрович мало думал о сути слов княгини. Вообще в последнее время он все чаще бывал безразличен к спорам собеседников, если, конечно, они не касались его подопечных. Он пытался во время разговоров на ненужные для его дела темы отдыхать, как вот сейчас. Зато ему нравилось, как говорит княгиня, он согласно кивал головой, не думая о смысле слов, а вслушиваясь лишь в торжественные интонации речи.

— Федор Петрович, подай мне книжку, что возле тебя.

Гааз очнулся от полудремотного состояния и поспешил исполнить просьбу.

— Книжки и те другими стали, — продолжала ворчать Анна Петровна. — Мне Наташа принесла новую историю. Все бессвязно, слога нет. Я попробовала читать и на первой же странице застряла. Вот послушай. — Княгиня раскрыла книгу. — «Однообразие природных форм исключает областные привязанности, ведет население к однообразным занятиям, однообразность занятий производит однообразие в обычаях…» Ты что-нибудь понял, Федор Петрович? И это, говорят, лучше Карамзина! Нет, он не позволил бы себе дурачить людей. Легко писал, даже Татищева с Щербатовым за пояс заткнул.

Княгиня огорченно вздохнула, как бы в напоминание, что не мешало бы повнимательнее слушать ее, и съязвила:

— Ты-то, дружок, не пишешь историй?

— Нет, матушка ваше превосходительство. Таланта господь не дал. Прошение и то, бывало, пишу и маюсь — очень они романтичными и чувствительными получаются, а сейчас, говорят, требуется побольше сухости и хорошего почерку.

— Вот-вот, нынче-то и поплакать над романом неприлично. Надо, как корова, мычать да глазами хлопать…

Княгиня вдруг прервала свое ворчание. «Что это я, — подумала она. — Все не о том говорю? Надо, наконец, и о деле».

— Ну, не догадался, по какому делу просила заехать? — повторила Анна Петровна Оболенская вопрос, которым встретила Гааза.

— Матушка ваше превосходительство, я и раньше-то туг был на отгадки, а сейчас совсем плох. Старость, видать, ум отбирает.

— Старость… Какие твои годы. Еще поживешь. А вот я помру скоро… Не перебивай, Федор Петрович. — Княгиня отложила вязанье, сняла очки и голосом, в котором зазвенели властные струнки, продолжала, кивнув в сторону двери: — Денег ему не оставлю, да и не нужны они ему — от золота нынче люди лишь хуже становятся. Знаю, тебе не до меня, но у меня уже никого нет, все давно в той жизни.

Княгиня выложила из шкатулки на столик конверт и схватила спасительные спицы.

— Здесь десять ассигнаций по тысяче рублей. На пять купи жемчугу для Наташи, вторую половину раздай своим разбойникам — пусть за меня помолятся… — Анна Петровна благодарно отметила, что Гааз не возмутился слову «разбойники». — Все это сделай после моей смерти.

Федор Петрович поднял на княгиню усталые глаза. Вот и Анна Петровна Оболенская собралась умирать. А он, готов ли он уйти туда? Нет, ему надо успеть еще многое, у него столько недоделанных дел! Но сил уже мало осталось, надо спешить.

— Я сам могу скоро умереть, — с робостью произнес он. Ему хотелось в этот миг только одного — не обидеть старую княгиню.

Та с благодарностью и женской лаской посмотрела на него:

— Я умру раньше… На святой неделе. Только молчи об этом. — Анна Петровна пододвинула Гаазу конверт и попросила: — Иди к ним вниз. Они ждут.

Федор Петрович неуклюже запихнул деньги во внутренний карман фрака и, как нашкодивший ребенок, остановился над княгиней, переминаясь с ноги на ногу.

Анна Петровна Оболенская поднялась, поцеловала Гааза в лоб и, когда за ним закрылась дверь, с радостным, облегченным вздохом опустилась в кресло и прикрыла глаза.

3

В уютной гостиной Оболенских царствовал фрак, а не военный мундир, что уже говорило о некоей оппозиции правительству. Вел разговор сам хозяин — князь Оболенский, пятидесятилетний щеголь в оливковом узком фраке, атласном синем галстуке и мягких красных сапожках. На большом диване расположились отец Исидор с четками и бывший полковой сослуживец хозяина дома отставной ротмистр Алексей Обрезков. Обрезков, не в пример Оболенскому, уже обрюзг, и ему явно было тесно в новехоньком черном фраке, в котором предстояло промучиться еще дня три, пока не решится его дельце и наконец можно будет вернуться в свою берлогу — подмосковное имение, где его ждали пятеро детей, жена и хозяйство. Наташа сидела на маленьком диване, склонив голову на стоявший рядом рояль. Она уже рассказала о поездке на Воробьевы горы, чем и дала пищу бурному спору, который лишь на минуту был прерван появлением Гааза.