Старомосковские жители

— Господа! — хочется возразить. — Но чем кофейная гуща хуже ваших движущихся столов и сеансов связи с умершими, рассказами о которых полны столичные газеты?

Каких только анекдотов и легенд не наслушаешься о столкновении купцов с губернаторами, полицмейстерами, правителями канцелярий, частными приставами, квартальными! Иной раз пожалеешь русского торговца: туга мошна, да вся изошла на взятки, подношения, подарки стоящим у власти согражданам.

И все же жив купец! Бывает, пригорюнится он, опечалится, а судьба, глядь, ему хитровато подмигнет: «Не дрейфь, брат, переможется — забудется» — и вдруг… улыбнется.

Вон Петр Тудвасев прохаживается перед своей лавкой в иконном ряду и весело посвистывает.

Заходи сюда, народ!
Дорогие, милые,
Корявые и сивые,
Старые, молодые,
Толстые и худые,
Большие и малые,
Тихие и удалые!

На нем длиннополый сюртук синего сукна, красные плисовые шаровары, заткнутые в щеголеватые, вчера купленные ботфорты с кисточкой. Он нарочно прогулялся сегодня в них чуть ли не по всем торговым рядам, чтобы налюбиться обновой, и сейчас поджидает первого покупателя.

А вот и покупатель, кажись, подходящий — с сытыми глазами, в пристойной одежке.

— Нет ли нашего товарцу? — лениво отвечает он на приветствие Тудвасева.

— Есть. Да разве нужно? — хитро подмигнул ему наш купец и погладил свою окладистую бороду.

— Да не нужно совсем. Разве что недорого.

— Дешевле нас никто не продаст.

— Нет уж, лучше прощай. В другой раз зайду.

— Постой, погоди. Ты уж не побрезгуй к нам завернуть, мы ж за поглядку денег не берем.

— Да что с тобой зря без дела чесаться, — вздохнул покупатель и шагнул в лавку.

Он пробежал глазами по развешанным по стенам иконам, осмотрел со всех сторон приглянувшуюся и горестно заметил:

— Ай-я-яй, лачок-то слабоват. Жаль, жаль.

— А на спор: ярче и крепче моих досочек во всей Москве не сыскать. — Тудвасев сорвал с макушки своей курчавой головы маленькую фуражечку и хлопнул ею по прилавку. — Сто рублев! Себе в убыток продаю.

Покупатель аккуратно снял свой картуз и положил его рядом с фуражечкой.

— По-моему, вы дорого просите и вам придется много уступать. Два рублика дать могу, и то переплачиваю, а я ведь человек небогатый.

Тудвасев раскрыл от изумления рот и приложил ладони к груди.

— И это, по-вашему, цена? За ангельский лик? Да лопни мой глаз, не дожить мне до завтра, если я вам не божескую цену назвал. Я ведь и сам понимаю, что из-за образа торговаться грех.

— Не согрешишь — не умолишь.

Покупатель покрыл свою голову картузом и протянул купцу его фуражечку. Тудвасев нехотя усадил ее на макушку и упавшим голосом пролепетал:

— Придется за восемьдесят уступать. И это уже не цена, а одни убытки.

— Ну, как хотите. Мне не к спеху покупать. Больше двух с полтиной не дам.

…Через час, после того как покупатель и продавец трижды прощались и вновь сходились в споре, Тудвасев продал, вернее, выменял, как принято было говорить о продаже божественных товаров, икону за восемь рублей, чем был весьма доволен, и даже решил вновь прогуляться по соседним рядам. Но тут в лавку заглянул новый посетитель. На покупателя он мало походил — пройдоха старикан в латаном грязном халате, полы которого волочились по земле, и в рваных тряпках, обмотанных вокруг шеи и головы. Он подковылял к иконам в дорогих окладах и принялся тыкать в них своими ручонками.

— Ох, красота-то какая! Денег-то на нее надо — тьму! Жаль, жаль, что лишь грошик в кармане.

— Так и не лапай, раз не по карману.

Тудвасев подумал: не выгнать ли нищего из лавки? — но поленился. К тому же было в старике что-то странное, необычное, но что именно, купцу не хотелось подмечать, благодушное настроение рассеивало внимание.

— Достань мне вон ту доску, я ее посмотрю, — вдруг скомандовал нищий, показав на икону возле самого потолка, куда можно было забраться только по приставной лестнице.

— Я ее достану, — заулыбался Тудвасев. — Я ее тебе в рученьки вложу, строкулист ты залатанный, но если ты ее не купишь у меня за сто рублев, шаромыжка грязная, то я тебя тем божественным образом… прости господи, — Тудвасев перекрестился, — так вздую, что ты надолго отучишься почтенных людей тревожить…

И вдруг купец обмер: нищий, сбросив с себя халат и тряпки, предстал перед ним в генеральском мундире, при орденской звезде и короткой шпаге. А порог лавки уже переступал ливрейный лакей со стулом, на который и опустился генерал.

Тудвасев выскочил из-за прилавка и бухнулся на колени.

— Простите, ваше превосходительство, дурака — не признал вас, туманом зенки мои глупые заволокло. Вот вам, вот вам. — Купец потыкал кулаками себе в глаза.

— Его сиятельство князь Иван Цицианов! — объявил замерший за стулом лакей.

— Не погубите, ваше сиятельство! — завыл Тудвасев, оробев от гневного обличия князя.

Цицианов был стар и хил, тело его уже изготовилось покинуть бренный мир, но глаза, а может, и весь остатний дух пылали старческим сладострастным гневом, не признающим милости.