Старопланинские легенды

— Отвези поклон Цонко, воеводе, Стоян. Низко кланяется, мол, тебе дед Димитр Крайналия. Он меня знает. Да чтоб вас берег. Плох тот воевода, который парней своих беречь не умеет. Пуль сколько хочешь можешь себе отлить, а людей — нет. Пускай хорошенько вас бережет. Куда ни пойдет — засаду ли устраивать, налет ли делать, — чтоб обязательно за спиной лес был. И укрывателей чтоб хорошо знал — не всякому верил. А женщинам — ни-ни! Послушайся меня: который гайдук с женщиной ночь переспит — завтрашний же день голову его на шесте увидишь…

— Нечего сказать, добру учишь парня, — вмешалась старуха. — Лучше б уговорил его домой вернуться да делом заняться. Гайдук — бездельник, бродяга.

— Замолчи! — прикрикнул на нее Крайналия, подсел ближе к парню и, подмигнув ему, продолжал: — А, не дай бог, случится — ранят, делай, как я говорю: разотри порох в руке, плюнь на него и, разведя слюной, помажь рану. А потом — оливковое масло и зверобой. Эта травка — самое лучшее лекарство. Сам видал ведь: с какой раной пришел, а за каких-нибудь десять дней все прошло. Как на собаке засохло.

Крайналия замолчал, задумался; задумался и молодой. Оба вспомнили одно и то же.

Однажды, осенним вечером, на дворе у Крайналии залаяли собаки, кто-то крикнул. Старый гайдук Крайналия взял ружье, отворил дверь, спросил, кто там. На дворе было темно, шел дождь, но на свету, хлынувшем из открытой двери, он увидал человека, закутанного в пастушью бурку с башлыком.

— Кто? — спросил Крайналия, и боек его ружья щелкнул два раза.

— Это я, дядя. Не узнал? Мы с тобой родные…

Сквозь сеть дождя улыбался молодой парень, стройный, широкоплечий, со здоровым, загорелым лицом человека, живущего под открытым небом. Крайналия увидел, что из-под бурки незнакомца блеснули пистолеты, а одна рука его перевязана и повязка — в крови. У Крайналии глаз опытный; он сразу сообразил, что это за гость, поскорей ввел незнакомца внутрь и запер дверь.

Только когда парень встал у огня, скинул бурку и улыбнулся точно так же, как улыбался на дворе, Крайналия заметил в лице его родственные черты и догадался, что это — сын его брата, Стоян. Слышал он, что племянник пошел по его, Крайналии, следам — стал гайдуком. А остальное узнал от самого парня. Пошли дожди, гайдуки свернули знамя и спустились с гор — искать приюта на зиму. В пути нарвались на билюк-башей, и Стояна ранило. Всю ночь он плутал под дождем, пока не нашел села и дядиного дома.

Теперь оба — старый и молодой — вспоминали об этом и улыбались. Старик был доволен, что их дерево дало такой побег, а молодой перебирал в памяти дни легкой, беззаботной зимы, проведенной у дяди. Одно только огорчало Стояна: всякий раз, рассказывая о своей гайдуцкой жизни, Крайналия, чтобы похвастать, показывал ему свое оружие. А были у него чудные пистолеты, тяжелый кинжал-ятаган, прекрасное ружье. По сердцу пришлось юноше это гайдуцкое снаряжение, и не раз начинал он выпрашивать его у дяди. Ну зачем оно старику? Но Крайналия был непреклонен: и слышать не хотел об этом. Нынче, однако, он был в веселом настроении, и парень подумал, не попросить ли снова — а вдруг согласится?

— Дядя, — начал Стоян и, несмотря на свой геройский вид и широкие плечи, застенчиво улыбнулся. — Дядя, спасибо тебе за все добро, которое ты мне сделал. Приютил меня, кормил всю зиму… Этого я не забуду. Даст господь опять увидеться — постараюсь отплатить… Только… дядя… хочу опять попросить тебя…

— Что такое? Что такое? Это о пистолетах, что ли? О ружье? Молчи. Не могу я. Жену, коня и ружье не одалживают. За кого ты меня принимаешь? — вдруг вскипев, загремел Крайналия. — Оружие отдать — срам какой! Молчи, молчи, не серди меня. А то худо будет…

— Да отдай ты ему, — опять вмешалась старуха. — На что они тебе нынче?

Крайналия задумался, потом с горькой улыбкой промолвил:

— Ладно, отдам… Погодите, сейчас я приду.

Он ушел в другую комнату, пробыл там довольно долго, потом появился на пороге. Старуха и юноша обомлели: на нем как жар горела шитая золотом одежда, из-за пояса выглядывали рукояти пистолетов, в руке он держал ружье, на которое опирался. Старик словно помолодел: шагал широкими шагами и так поворачивался на пятках, что полы его кафтана взлетали вверх.

— Эх, лес зеленый, мать родная! — воскликнул он. — Где старые воеводы, где прежние юнаки?!

Остановившись посреди горницы, он поглядел на Стояна и при этом так нахмурился, что брови совсем заслонили глаза.

— И ты просишь, чтоб я отдал тебе свое снаряжение? Тебе, у которого молоко на губах не обсохло… Нет, оно мне самому нужно. И чего я здесь сижу? Чтобы кур да свинью кормить? Блох в постели искать? Слушай, Стоян, — заговорил он уже мягче, но решительно. — Я завтра пойду с тобой. Тоже пойду на Игликину поляну!

Старуха обернулась и уставилась на него как потерянная.

— Да ты в своем уме или рехнулся?

— Те-те-те, не болтай зря. Ты мой нрав знаешь. Я в своем уме и знаю, что делаю. Чем язык-то трепать, лучше пойди положи хлеба в мешок да ракийки во флягу налей. Завтра с петухами проснемся.